Ирина закатывает глаза и шумно выдыхает.

— В общем, у меня было время ознакомиться с Вашей деятельностью в социальных сетях, и, вопреки усмотрениям гражданских активистов, пока никаких незаконных действий я в ней не заметила. Я оформлю отказ в возбуждении дела, но предупреждаю Вас: будьте осторожны. Законы у нас строгие, все наслышаны о новом клубе и новогоднем концерте, так что будьте уверены: один промах, и вас — вас всех — живьём сожрут.

Ирина ожидает от Круспе какой-то реакции на услышанное, уточняющих вопросов, хоть чего-то, но он лишь по-прежнему сидит напротив, вальяжно развалившись в кресле, закинув ногу на ногу, покусывая щёку изнутри и при этом не сводя взгляда с прокурора. Она берёт со стола несколько бумажек и неосознанно прислоняет их к груди. Будто бы прикрываясь, будто бы на ней сейчас не форменный синий мундир, а бикини, а то и вовсе... Выйдя из ступора, она с силой бросает бумаги обратно на стол, вскакивает с места и, повысив голос, спрашивает:

— Вы поняли, что я только что сказала, господин Круспе?

— Понял, чего ж непонятного? — Он тоже поднимается с места и делает шаг навстречу прокурору. — Вы не беспокойтесь: вход на мероприятие только по билетам и строго восемнадцать плюс. Никакой пропаганды, никаких оскорблений чувств верующих. Вот увидите.

— Я очень надеюсь на это. Вы можете быть свободны.

Ирина показушно отворачивается, всем видом стараясь продемонстрировать, что разговор окончен, но Круспе, похоже, так не считает.

— Ир, а что Вы делаете сегодня вечером? — она не успевает заметить, как он оказывается уже в одном шаге от неё.

— Работаю!

— А очень поздно вечером?

— А очень поздно я сплю! — чеканит прокурор срывающимся голосом.

— Понял, не дурак, — Круспе разворачивается и спешно направляется к двери. Конечно, это не всё: как по канону, в дверях он останавливается и заключает:

— Если что, Вы знаете где меня искать. Только свистните — ни повесток, ни приставов не надо. Сам прибегу.

Обезоруживающе улыбнувшись, он покидает её кабинет, громко хлопнув дверью и оставив женщину налаживать отношения с предательски трясущимися конечностями.

— Я тебе не Ир, — хрипит она вдогонку, в пустоту, прекрасно зная, что её никто не услышит.

Так долго она работала над собой, тренировала навыки профессионального поведения, зубами выгрызала должность районного прокурора, создавала имидж железной леди, шагая напролом сквозь насмешки, интриги и домогательства начальников, пробивала стеклянные потолки... И вот те на: минутная беседа, и раунд проигран, причём всухую. Да ещё кому — какому-то наглому иноземцу, хотя... Для своих лет сохранился он неплохо: ни лысины, ни пуза, на мордашку ничего... Судя по личному делу — не женат, судя по шмоткам — не бедствует. Судя по разговорам... Да о чём она вообще думает? Ирина наливает стакан ледяной воды из стоящего в углу кабинета кулера и осушает его залпом.

— Что-то ты быстро...

Стас, всё это время ожидавший Круспе в машине неподалёку от здания районной прокуратуры, заводит мотор, как только тот усаживается рядом.

— Ага... К сожалению.

Они трогаются с места и направляются в офис, первое время пребывая в абсолютной тишине. Отвернувшись к окну, Круспе смотрит сквозь стекло, ничего не видя — его глазам сейчас рисуются иные картинки, он погружается внутрь себя, предаваясь лишь одному ему веданным фантазиям. Едва уловимая улыбка скользит по его бледным губам, не наглая и дерзкая, как обычно, а какая-то другая, тайная. Словно испугавшись её, испугавшись быть замеченным с нею, он прикусывает уголки губ, силясь стереть тайную улыбку с лица, будто её и не существовало никогда.

— Рихард?

— Чего?

— А что было-то? Проблемы? На тебя дело завели? Какой-то ты странный.

Рихард, словно за шиворот вытянутый из мира грёз и грубо погружённый в будничный мир заснеженного Мценска, поворачивается к собеседнику и нехотя отвечает:

— Не думаю, что проблемы поступят оттуда. Не прокуроров нам следует опасаться.

— А кого? — Стас начинает терять терпение, — что я из тебя по слову клещами вытаскивать должен?

— Каких-то гражданских активистов — понятия не имею кто это такие.

Стас тяжело вздыхает.

— У этого сброда нет имён. Но есть руководство. Эх, нехорошие у меня предчувствия...

Накануне он получил звонок от Серёги. Полушёпотом тот сообщил, что у них в управлении ходят слухи о готовящихся провокациях на новогоднем мероприятии в “Галактике”. Но вот источники и организаторы предполагаемых провокаций, также, как и их характер, ему неизвестны. Спасибо, друг. Утешил, называется.

— Не-у-же-ли, — расслабленно выдыхает Диана, плюхаясь на первый попавшийся стул.

Последний из проверяющих чинов, коих за последние дни немало перебывало на “объекте”, как она суха называет “Галактику”, только что скрылся из виду, зажимая в кармане увесистый конверт с купюрами.

— Неужели это всё!

Все документы в порядке, ремонт завершён, и вот уже работники снуют туда-сюда по помещению, расставляя мебель, проверяя освещение и аппаратуру.

— А что там на кухне творится, даже знать не хочу!

— Ну и не надо — мы с Машкой сами разберёмся. Кстати, что там с алкоголем? — Лоренц нетерпеливо подпрыгивает на месте: когда он возбуждён, всё его нелепое тело дёргается, как на шарнирах.

— Последние партии подвезут к вечеру, — деловито отвечает Фрау, поправляя удерживающую от падения на лицо прядь серебристую заколку.

Это первый раз, когда она показывается в своём женском амплуа где-то за пределами квартиры на Ленинской или Стасовой спальни.

— А сцену когда оборудовать будем? — Лоренц обводит помещение клуба дотошным взглядом, перепроверяя, не упустил ли он чего.

— В последний момент, — отзывается Ландерс. — Тридцатого перевезём сюда всё из ангара, а тридцать первого ещё порепетируем. Ты как, Флакон, костюмчик приготовил?

— Сам ты Флакон, — Лоренц делает вид, что обиделся, но тут же его рисованно-хмурая физиономия расплывается в улыбке, — приготовил! Но не думаю, что тебе он придётся по душе!

Шумную суету разряжает нелепый и неуместный в данной обстановке собачий лай. Все оборачиваются в сторону входа: в дверях возникает тенеподобная фигура Риделя с псом на поводке. Завидев Диану, пёс заходится в истеричном гавканье, а псиный хвост – в беспорядочном луплении по Риделевской ноге. Оливер нагибается и спускает рвущуюся псину с поводка. Та бежит к подскочившей от неожиданности хозяйке и, чуть не сбивая её с ног, неистово напрыгивает, раздирая когтями пуховой платок на Дианиных плечах и стараясь лизнуть её в нос.

— Фу! Фу! Фу! Тим, отвали, слюнявый! Отстань, фууу...

Ещё более неожиданный звук заставляет всех вновь обернуться в сторону входа. Это Олли. Он заливисто смеётся, мелко потрясая плечами и обнажая верхний ряд ровных белых зубов.

— Что б мне... Ридель! — реплика принадлежит Фрау. — Чтоб я сдох!

Диана, собиравшаяся было отчитать Оливера за то, что притащил с собой собаку, в момент осекается. Ну, если так, то пусть таскает пса с собой повсюду!

— Чувствую, денёк будет долгим, — преодолев праздничные пробки, Стас доводит-таки машину до “Галактики”.

Здесь, на пустыре, пока тихо, но ведь на то оно и утро тридцать первого декабря, чтобы быть тихим. А вот ночь обещает быть другой.

— Главное — не набухаться ещё до концерта, правда? Правда? — Шнайдер недвусмысленным кивком даёт понять, что слова его обращены к дремлющему на заднем сидении Рихарду.

— Да заткнись ты. Я вообще не понимаю, зачем мы здесь в такую рань — ещё бы спать да спать!

— Не спать, а репетировать. Народ начнут запускать в семь, а концерт намечен на десять. Я очень надеюсь, что твои пассионарии ничего здесь не разнесут, — Стас переживает за участь “Галактики”, как за свою собственную: в отличие от Дианы, он с самого начала проникся симпатией к затее с ночным клубом.