Стас бредёт по потрескавшемуся асфальту, разгоняя кроссовками мутную воду сентябрьских луж. Серый город, серое небо. Солнце ещё будет. Не надолго, но будет — бабье лето никто не отменял. “Ага, мечтай”. Хотя, как ни крути, за последние полтора месяца, сегодняшний день, пожалуй, самый удачный. Есть работа — уже хоть что-то, опять же, мама обрадуется...

Парень неосознанно закрывает лицо руками и кривит страдальческую гримасу. Случайный прохожий, завидев его, наверняка предпочёл бы перейти на другую сторону улицы, но вокруг ни души — нормальная ситуация для послеобеденного рабочего вторника в центре города.

Стас движется прочь от улицы Ленина, где и располагался офис кадрового агентства, утвердившего его на вакансию. Сегодня — очередной скучный вечер в компании мамы и Андрея Малахова, а со следующей недели начнётся работа. С тех пор, как Стас вернулся, жизнь ещё ни разу не поворачивалась к нему своей светлой стороной.

Пять лет учёбы в Москве, и, получив долгожданный инъязовский диплом, он сгрёб все свои накопления и рванул в страну мечты — солнечную Испанию. Девяносто дней туристической шенгенской визы с лихвой хватило, чтобы устроиться гидом в барселонский офис Тез-Тура, познакомиться с местной красоткой по имени Марта, поселиться в её квартире и забыть родной Мценск, как казалось, навсегда. Он даже начал учить catalán в довесок к уже имеющемуся в его арсенале castellano, но что-то не задалось.

Девять лет, чёрт, почти десять! Девять с лишним лет он пахал на именитую турфирму без выходных и отпусков, терпя заскоки тупых туристов, придирки босса — турка и редкого самодура, а также холодность Марты и её нежелание узаконить отношения. Ещё немного, и нашлась бы лучшая работа, лучшая девушка, началась бы лучшая жизнь в лучшей в мире стране... Как говорят в таких случаях — всё рухнуло в один миг. Стас оказался в числе ста тридцати сотрудников, попавших под волну кризисных сокращений в компании. В качестве отступных — три месячных оклада и срок в тридцать дней, по истечении которого его пребывание в стране мечты стало бы нелегальным. Придя домой, он обнаружил свои чемоданы у дверей, а родителей Марты — в дверях. Пришло время сказать “adiós”: они, наконец, поняли, что не для русского гастарбайтера цветочек растили. Сама Марта даже не явилась объясниться, лишь прислала смску, содержание которой Стас уже и не помнил. Двадцать девять дней он кантовался в дешёвом хостеле, рассылая резюме и бегая по собеседованиям, а на тридцатый купил билет на последние деньги и отправился домой. К маме, во Мценск. Один. Ни с чем. Никакой.

Но, что такое фиаско, постигаешь не сразу. Разум отказывается принимать простую правду жизни: сперва ты страдаешь бездельем, встречаешься со старыми друзьями, гуляешь по местам своего детства, но неделя сменяет неделю, и вот уже безделье мутирует в апатию, старые друзья не особо-то спешат проводить с тобой время, ведь за столько лет твоего отсутствия у них появились новые друзья, новые интересы, работы, семьи — одним словом, их жизнь уже как-то сложилась и без тебя. И одинокие прогулки по местам давно ушедшего детства уже не приносят чувства сладкой ностальгии, а лишь усугубляют апатию, низводя её до ощущения кромешной безнадёги. За эти годы у тебя было всё: яркая жизнь под южным солнцем и будущее, казавшееся таким близким и таким светлым. Но вот ты оказываешься отброшенным на десятилетие назад: ты будто бы снова выпускник, и жизнь впереди — чистый лист. Только тебе тридцать, вокруг Мценск, а завтрашний день не обещает никаких перемен.

Стасу кажется, что единственный способ не свихнуться от жалости к себе — это поверить во временность такого положения дел. А разве может быть иначе? Сейчас он немного придёт в себя, подзаработает деньжат, порассылает cv… Ещё полгодика — и вот он уже в Москве, а если повезёт, то снова в Испании!

Он едва заметно улыбается и сворачивает с Ленинской в переулок, ведущий в сторону его родной улицы Космонавтов. Хорошо, что Мценск такой маленький — можно везде успеть пешком, наслаждаясь свежим, не загаженным выхлопами промышленных предприятий, воздухом. “Ну-ну, посмотрим, как ты запоёшь, когда грянут метели”, — предательски возражает голос разума. Стас хмурится от очередного напоминания о собственной никчёмности — ведь у него даже нет машины. И не предвидится. На ММК, куда его сегодня приняли на прохождение трёхмесячного испытательного срока в должности начальника отдела сбыта, зарплату обещают по местным меркам неплохую, но и её всё равно не хватит даже на первый взнос за машину.

Стас заходит в родной подъезд, поднимается на третий этаж и поворачивает ключ в двери их с мамой двухкомнатной квартиры.

— Я пришёл!

Мама у него работает в школе и после четырёх уже всегда дома. Парень бросает взгляд на своё отражение в зеркале, висящем в полутёмной прихожей. Да, он ещё не совсем обрюзг от маминой стряпни и полного физического бездействия, но дело к тому идёт. Быть тощим и дряблым... хуже только быть тощим и мёртвым! Тёмно-русые волосы давно не помнят стрижки, кожа на грустном лице тусклая и обветренная. Пухловатые бледные губы сжимаются в стариковском недовольстве. И только ярко-зелёные глаза с вечно расширенными зрачками и едва заметными лучиками на внешних уголках век выдают, что парень скорее жив, чем мёртв.

— Ну что, сынок, как прошло? — женщина чмокает сына в холодную щёку и помогает снять не по погоде лёгкую джинсовку.

— Вроде взяли, мам, в понедельник первый день.

Стас сбрасывает грязные кроссовки, не расшнуровывая, и спешит в уборную. Заперев щеколду и уже расстегнув джинсы, он слышит голос матери прямо из двери, будто бы она говорит, прижавшись к ней губами с противоположной стороны:

— А хозяин кто? Правду говорят, что ММК евреи купили?

Стас, едва сдерживая раздражение, мочится, и лишь завершив, отвечает — всё так же, через дверь:

— Да новый владелец немец вроде. Кажется, Мценский Мебельный немцы прикупили, будут инвестировать, воскрешать производство и всё такое.

— Ага, немцы, как же! Знаем мы их! Евреи кем только не назовутся... Как по имени-то его, главного вашего?

— Линдеманн вроде. Имя не помню. Самого его я пока не видел. Но у кадровички на папке со стопкой резюме разглядел фамилию заказчика: русскими буквами “Линдеманн, ММК”, — Стас открывает дверь, чуть не сбивая маму с ног. — Пойдём ужинать.

— Ну пойдём! Линдерман, значит? А говоришь — немцы! — мама хохочет звонко, по-девичьи.

====== 2. ОЖП решает, что пора что-то менять (Диана) ======

Первая рабочая неделя подходит к концу. Для Дианы она была в целом несложной. Вернувшись в конце марта, она долго не могла решиться снова выйти на работу, ведь это бы означало, что пора прекращать быть эмбрионом, и пришло время вернуться в состояние взрослого человека. А в родительском доме тепло и безопасно. Мама не докучает лишними разговорами, лишь временами пытаясь взбодрить дочь совместными походами по магазинам и визитами к дальним родственникам. Отец вкусно готовит и не лезет с расспросами, хотя раньше, до случившегося, то было для него обыкновением.

Шесть лет брака, уютная питерская квартирка, любимая работа в культурном центре при индийском консульстве, учёба в вузе, попытки завести ребёнка, планы на ближайший отпуск... Всё это в прошлом. Точнее, не стало Брайана, а всё остальное одночасно сделалось ненужным, болезненным, невыносимым. Банальная история: авария — реанимация — не спасли. В ту сырую мартовскую ночь Диана потеряла не только мужа, но и саму себя, но сегодня, спустя полгода, она готова признаться в том, что себя ещё можно вернуть. Всю, кроме того кусочка сердца, где когда-то жила любовь. Любви больше нет и не будет — ей просто негде поселиться.

Осколки воспоминаний всё ещё режут сознание, особенно ночами, или когда по радио звучат Radiohead, или когда в новостях показывают Питер, но в целом — не так уж и часто. В очередной раз встречаясь с подругами в баре, Диана уже не видит в их глазах унизительной жалости, люди вокруг уже не стремятся так тщательно выбирать темы для разговора в её присутствии и перестают избегать прямых вопросов. Кажется, её вынужденная неловкость сходит на нет: давние знакомые уже не видят перед собой разбитую незнакомку, образ старой доброй Даньки вернулся.