Пробежав через многолюдное гостиничное лобби, он вырывается на улицу и, едва ли не лицом к лицу, сталкивается с Жириновским. Бессменный лидер всех идиотов страны в компании своих ближайших соратников следует во главе длиннющей колонны, пестреющей триколорами вперемежку с голубыми партийными знамёнами. Шествие заполняет собой чуть ли не всю улицу, люди несут транспаранты с надписями “Пока мы едины — мы непобедимы”, “Сила России — в нашем единстве” и тому подобное. “Если я с кем и решу объединиться, то точно не с вами, клоуны”, — раздражённо бурчит Стас себе под нос, и, так как пересечь улицу пока не представляется возможным, достаёт сигарету. Тут же ловит на себе грозный взгляд молодого бойца нацгвардии; за бронёй полной амуниции внешность силовика угадывается смутно, но глаза выдают в нём совсем ещё юнца. Сотни силовиков охраняют “праздничное шествие”, и, не рискуя нарваться на неприятности, Стас возвращается к гостинице и пережидает марш в курилке. Минут через двадцать поток людей ослабевает, и он почти бегом спешит к ближайшей станции метро. За десять лет, что он здесь не был, ничего не изменилось: бабушки, продающие домашние соленья вдоль торговых рядов недалеко от станции, никуда не делись. Стас, не особо выбирая, покупает у одной из пенсионерок две трёхлитровые банки: одну — с квашеной капустой, и другую — с солёными помидорами. Поставив их в заботливо предоставленную счастливой бабулей потрёпанную авоську, Стас спешит обратно, но что-то заставляет его остановиться у самого входа в метро “Белорусская”. Этот запах, будто привет из голодной юности... Парень сворачивает к источнику божественного аромата и покупает целых шесть порций горячей, свежайшей шаурмы. Добродушный узбек бросает в пакет с заказом дополнительный контейнер с горчицей и желает парню счастливого праздника. Наверняка, от такого завтрака Круспе с непривычки пронесёт, но его проспиртованному организму это пойдёт лишь на пользу. “Главное, чтобы не в машине”, — проносится в мозгу у Стаса.
Он возвращается в номер — Шнайдер уже там: нетерпеливо вырывает авоську из его рук, открывает банку с капустой и жадно поглощает её содержимое, орудуя фирменной мэрриоттовской вилкой. Круспе тем временем сидит на своём диване, завернувшись в одеяло: лицо припухшее, волосы торчат в разные стороны, глаза мутные — ни дать ни взять, вобла в перьях.
— Станислав, иди переоденься пока, — Шнайдер кивает в сторону спальни.
Там обнаруживается пакет, внутри — брендовые джинсы, футболка, худи, носки и трусы. В пору всё — и как это Дум умудрился на глазок угадать с размером? Трусы Стас прячет во внутренний карман куртки — сейчас они ни к чему, но пусть будут. Дорогой подарок. Из ванной тем временем слышится шум бегущей воды и отборная ругань. Стас спешит на звук и обнаруживает Круспе голым, свернувшимся на дне ванны в позе эмбриона, а Шнайдера — поливающего его попеременно то горячей, то холодной водой из лейки душа.
— Я лишь напоминаю вам, что выезд ровно в двенадцать, — сухим профессиональным тоном работника сферы туризма и гостеприимства, декларирует Стас.
— То есть как это — выезд, — подаёт признаки жизни Круспе, — а на Красную Площадь мы разве не пойдём? На кр-р-расную, кр-р-расную, — снова тянет он свою недо-“р”. — Rot wie die Liebe, rot wie ein Rubin…
— Что, голосок прорезался, божество востроносое? — рявкает Шнайдер, бросая другу пузырёк с шампунем, — давай-ка, смывай с башки свой дурацкий гель, да поживее!
Стас оставляет двух закадычных товарищей наедине.
Через несколько минут Шнайдер выводит завёрнутого в полотенце Круспе из ванной, сажает на диван в гостиной, и, словно малого ребёнка, одевает в извлечённые из его же саквояжа свежие вещи.
Наконец, все трое принимаются за подостывшую шаурму. Стас и Шнайдер пьют чай, в то время как Рихард достаёт из мини-бара охлаждённую бутылку “Киликии”, и жадно присасывается к ней, как голодное дитя к материнской груди. Стас ожидает, что того вот-вот вырвет, но всё обходится.
— А давайте всё-таки останемся. Вечером концерт на площади, — уже гораздо более спокойным и даже слегка виноватым тоном вопрошает Круспе.
— Какой ещё на хрен концерт, откуда ты вообще этого нахватался? — Шнайдер снова на взводе.
— Наверняка, вчерашние девчонки его отликбезили, — предполагает Стас, неспешно дожёвывая вторую шаурму, — и лучше выпить рассола, а не пива.
— Лучше всего покурить! Хочу курить! — Рихард подрывается с места и тянется за лежащей на тумбочке початой пачкой сигарет.
Стас замечает марку: “21 ВЕК”. Где он их раздобыл, интересно? Наверное, кто-то из вчерашних случайных собутыльников одарил.
— Здесь не курят. Только внизу. Это закон, — и он наглядно тычет пальцем в датчики дыма, установленные по всем углам гостиничного номера.
Однако успевший схватить пачку Круспе уже устремился к открытому окну.
— Это датчики дыма, а не запаха. В крайнем случае заплатим штраф. Или дадим взятку, — Круспе располагается на полу в позе лотоса, трясущимися руками прикуривает первую сигарету и выдыхает струю дыма в окно.
Шнайдер осуждающе качает головой, но молчит.
— Тогда ладно, я присоединюсь, — Стас усаживается рядом и тоже закуривает. Он вспоминает, как, когда он был подростком, по соседству жила девчонка его лет, родители часто оставляли её дома приглядывать за младшей сестрой. Когда было скучно, Стас приходил к ней, они ставили ребёнку мультики, а сами закрывались на балконе и курили. Чтобы сестрёнка их не застукала и не рассказала родителям, курить приходилось сидя на корточках — так, чтобы ни из комнаты, ни с улицы их не было видно. И вот сейчас двое взрослых мужчин занимаются тем же самым. Стас усмехается, и, взглянув на Круспе, обнаруживает того тоже усмехающимся, видимо, чему-то своему.
— Нравятся мне ваши сигареты! Хорошо тянутся, и целых двадцать штук в пачке! — словно поясняет причину своего довольного вида Рихард.
Они спускаются на ресепшен за пять минут до полудня. Яна снова здесь:
— Подождите, пока ваш номер проверят. — Через минуту она снимает оплату за мини-бар. – Всё в порядке. Будем рады снова видеть вас в сети гостиниц Мэрриотт, — сейчас она обращается именно к Стасу, двое спутников которого уже ждут на улице.
Парень теряется в чувстве смутной вины перед девушкой-ресепсионистской — то ли за курение, то ли за поведение Круспе накануне, но в целом без какой-либо серьёзной причины. Он благодарит её, протягивая чаевые. Заглянув в бумажник, сперва он хотел было отделаться зелёной купюрой, но пальцы сами вытащили оранжевую. Яна улыбается. Стас чувствует себя героем.
В машине Рихард размещается на заднем сидении и мгновенно вырубается, подложив под голову куртку и обняв бутылку “Киликии”, как плюшевого мишку. Пиво он взял из того же гостиничного мини-бара, но так и не открыл.
— Где его очки? — спохватившись, дёргается Стас.
— Не переживай, я засунул их в чемодан, а то он не только очки, но и голову свою способен забыть, — успокаивает его Шнайдер.
По мере удаления от города волна включенного радио начинает выдавать всё больше помех. Сквозь шипение доносятся отголоски какого-то русского рока.
— Хорошая песня, — с видом знатока замечает Шнайдер, — но аранжировка кошмарная. Отдать бы её Паулю — уж он бы довёл эту композицию до ума! “На восток”... Мне нравится! Это про нас!
— Вообще-то мы едем на юг, — меланхолично замечает Стас.
— Не важно. Всё равно мы с тобой восточные.
Шнайдер зачарованно смотрит на первые мокрые снежинки, липнущие к лобовому стеклу, падающие на пустое шоссе и тут же тающие. Заморозки в этом сезоне уже были, но осадки сегодня впервые. Стас одёргивает себя внутренним напоминанием, что ему самому смотреть следует всё же на дорогу, а не на Шнайдера. Они едут молча, и вот уже боковым зрением он замечает, как Шнайдер поворачивает голову и внимательно смотрит уже на него. Смотрит долго-долго. Стас ощущает смутный дискомфорт и откидывается на спинку водительского сидения, оставляя левую руку на руле, а правую нервно бросая себе на бедро. В следующий момент он чувствует ладонь Шнайдера поверх своей. Тот сжимает её и держит, не отпуская, непозволительно долго, непозволительно крепко. Мерный шум давно потерявшей сигнал радиоволны из динамиков никого не тревожит — этот шум, словно саундтрек к белой мгле вокруг, к пропасти между ними, к пропасти, через которую неудобное сплетение двух ладоней возводит хрупкий мост.
