Они обнуляют один бокал за другим, и, по мере охмеления, взгляд человека-рентгена становится всё рассеяннее, улыбка всё чаще проявляется на его привлекательных губах. Девушка пьянеет гораздо медленнее, что позволяет всем этим мелочам не ускользнуть от её внимания. На улице давно стемнело. Полупьяные, они покидают заведение, решив оставить машины и прогуляться пешком. Чудесный вечер, хоть уже и не такой тёплый, как предыдущие. Оливер провожает Диану до дома — благо, это не далеко. По пути она цепляется каблуком об осколок тротуарной плитки, и он ловко её подхватывает, не давая упасть. В момент, когда Олли крепко поддерживает Диану за локоть, по всему её телу растекается тепло, как от стопки водки на морозе — за всё время их знакомства он впервые до неё дотронулся. Какой удачный всё-таки выдался денёк: злой и страшной ведьме удалось разговорить, расшевелить, растормошить заколдованного принца. У подъезда они прощаются, и Оливер направляется ловить такси до Ленинской. Диана поднимается в квартиру, сбрасывает с такой тщательностью продуманный, но оказавшийся совершенно бесполезным в исконном предназначении костюм, и наполняет ванну горячей водой. Она чувствует себя немного пьяной, немного даже счастливой, и снова очень возбуждённой.

====== 14. Москва, Круспе и день, когда ничего не случилось (Встреча в столице, повод отметить) ======

Первого ноября сильно похолодало, а уже третьего Стас и Шнайдер собираются в путь. Прилетает Рихард Цвен Круспе, и Тилль поручает им встретить его в московском аэропорту Шереметьево лично, явно не веря в способность “легендарного пиарщика и сммщика” самостоятельно добраться до Мценска. Стаса немного смущает перспектива скорого знакомства с Рихардом, ведь от Ольги он уже наслышан нелестных отзывов в адрес этого человека, но, в то же время, он подспудно радуется предоставившейся возможности снова оказаться наедине с Думом, тем более под благородным предлогом совместного задания. Подъехав к парадной дома на Ленинской ещё затемно, он обнаруживает Шнайдера ожидающим на улице и лениво тыкающим носком кроссовка хрупкий лёд мелких луж. Завидев Стаса, тот дожидается, пока чёрный мерседес поравняется с ним, и нетерпеливо плюхается на сидение рядом с водителем.

— Свежее утречко, Станислав.

— Это пока свежее — зима впереди. Шнай, я думал, ты поведёшь?

— Нет, друг, придётся тебе крутить баранку: пятьсот километров до Москвы и столько же обратно.

— Значит, ты не любишь водить? Или опасаешься наших легендарных дорог в условиях первой гололедицы?

— Я уже давно не вожу, Стас. Реакция не та.

Парень не стал уточнять, что конкретно случилось с реакцией его спутника, посчитав подобные расспросы некорректными. Вырулив сквозь пустые дороги сонного города на окружную, Стас берёт курс на столицу. С наступлением полноценного светового дня Шнайдер начинает с увлечением рассматривать проносящиеся мимо просторы сквозь окна автомобиля.

— Странная у вас земля: вроде бы, центр страны, а мы уже минут двадцать не проезжали ни одного поселения. Только поля, леса, опять поля, какие-то редкие развалюхи, вдруг — крупный город, и потом снова ничего.

— Это ты ещё в Сибири не был! — Стаса забавит непосредственная, детская удивлённость его пассажира.

— Даже боюсь себе представить! Когда я ехал во Мценск, то всю дорогу спал: Тилль организовал для меня трансфер с водителем, и, если честно, я был не в состоянии смотреть по сторонам. А сейчас... А что вот это, например? — Шнай махнул в сторону монтажников, методично устанавливающих на каждом рекламном щите по обе стороны дороги яркие плакаты с надписью “С праздником, дорогие россияне!”.

— А, так это, праздник же у нас. Плюс календарные выходные. Так что, сегодня как раз начался длинный уик-энд по всей стране. А у моей мамы в школе каникулы, и она на целую неделю уехала к своей сестре в Тулу, — Стас слегка смущён: и зачем он снова невпопад упоминает маму?

Но Шнай пропускает его последнюю реплику мимо ушей.

— А что за праздник-то? Постой, я кажется знаю! День Революции, или как его у вас называют? Ну, десять дней, которые потрясли мир!

— Седьмое ноября? Нет. У нас теперь четвёртое ноября отмечают.

— Так это же завтра! И что же в этот день случилось?

— Ничего, — собственный ответ кажется Стасу грубоватым, и он спешит реабилитироватся: — То есть, это день, когда на самом деле ничего не случилось. Нулевая фактология — это тебе любой грамотный историк скажет. Нашим верхам лишь бы чего попраздновать, а уж низы всегда подтянутся, — раздражённым жестом парень слегка приоткрывает окошко, впуская в салон бодрящий морозный воздух, и виртуозно прикуривает одной рукой.

— Кажется, ты чем-то недоволен? — бледные глаза Шнайдера сканируют водителя подобно рентгену.

— Да забей. Видимо, у меня детская болезнь левизны, — Стас не собирается продолжать эту зашедшую в тупик беседу, он и так сегодня болтает слишком много и невпопад.

— Не знаю, что там у тебя за болезнь, но, возможно, я тебя вылечу? — Шнай обворожительно улыбается и хлопает спутника по коленке. Догадывается ли он, насколько многозначительно прозвучали его слова?

— А возможно, я тебя заражу, — Стас решает подыграть своему визави, и оба негромко, расслабленно смеются.

Ближе к полудню их путешествие стремится к завершению. Москва встречает путников нарядным убранством, чистыми улицами, весёлой праздничной суетой. Какой разительный контраст с родным Мценском: будто бы попадаешь в другую страну, или даже на другую планету. Аэропорт живёт своей жизнью — жизнью, которая ни на миг не останавливается. Глядя на часы, Стас с неудовольствием отмечает, что они уже немного опаздывают — рейс из Берлина должен был уже приземлиться. С трудом найдя парковочное место, мужчины спешат в зал прилётов. Круспе уже здесь — его невозможно не заметить: мужик с внешностью кинозвезды стремится им навстречу сквозь толпу встречающих.

— А я уж думал, кое-кто собрался меня кинуть. Ладно Дум, на него надежды никакой, но ты... Кстати, как тебя?

— Стас.

— Окей, я — Рихард, но ты сто процентов это уже знаешь, — и, вместо рукопожатия, новый знакомый бесцеремонно вешает на протянутую парнем руку сверхмодную куртку из чёрной лакированной кожи, Шнаю же он вручает небольшой чёрный саквояж, а сам, налегке, направляется к выходу. — Ну где тут ваша колымага, или вы собираетесь заморозить меня насмерть?

Двое лишь следуют за ним, на мгновение Шнайдер склоняется к Стасу и тихонько проговаривает:

— Прошу, не принимай на свой счёт. Риха — тот ещё мудак. Засранец, но не злобный, просто по жизни такой.

Уже в машине Стас получает возможность как следует разглядеть нового знакомого, расположившегося на заднем сидении. На выезде с территории аэропорта возникает пробка, и Стас с интересом взирает в зеркало дальнего вида. Да, этот Рихард красавчик: заострённый подбородок, по-девичьи нежные губы, чуть вздёрнутый, как у волчонка, хищный нос, ярко-голубые глаза, скрывающиеся за стёклами тяжёлых очков в квадратной тёмно-коричневой оправе. Такие очки носят только пижоны. Короткие тёмные волосы, торчащие загеленным ёжиком, мертвенно-бледная кожа, и ногти, покрытые лаком стального оттенка. Этот парень явно на своей волне, и что-то подсказывает, что он ещё успеет доставить немало хлопот.

— Ну, дружище, мы поедем, или ты так и будешь пялиться на меня в зеркало?

Стас не заметил, как пробка рассосалась, а стоящие за ним машины нетерпеливо сигналят. Он трогается с места, и скоро весёлая троица уже мчится в сторону центра города.

— Молодец, сынок, твой отец тобой бы гордился, — продолжает комментировать происходящее надменный пижон.

— У меня нет отца, — ровно и абсолютно нейтрально отвечает Стас.

— Слушай, Цвен ты бы заткнулся, а? Я не видел тебя полгода, и ещё столько же тебя бы не видеть! Рот свой заткни, здесь твой тупой пиздёж никому не интересен, понял? И ты в гостях, вообще-то. Не нарывайся! — орёт Шнайдер на старого друга, развернувшись к нему в пол-оборота. Стас никогда не видел Дума в таком бешенстве, и от неожиданности чуть не съехал в кювет, в последний момент умудрившись не потерять управление. Переведя дыхание, Шнай продолжает, уже понизив тон: — Сейчас по-быстрому где-нибудь перекусим, и сразу во Мценск — к ночи уже будем там. Станислав, вези нас в какую-нибудь таверну. А ты, — он снова обращается к Рихарду, — только пикни мне!