Тома и хотел бы быть жестоким, но не мог. Не к Эрику. Его укоризненное «Серёжа!» — слабое, смешанное с гулом ветра в макушках сосен, с пригоршнями снежинок, отрезвило, силой втолкнуло вглубь насквозь промёрзшей гостиной, скомкало, швырнуло на диван.

«Жить!»

Тишина… Ни звука в пустующем больше, чем наполовину, доме. Холод. Он почувствовал его не сразу — спустя десятки минут тишины:

«Живой?» — Томашевский, пошатываясь, добрёл до окна и плотно захлопнул рамы.

Глядя на себя будто со стороны, он не мог не признать, что выглядит более чем живым — двигается, думает и не потерял связи с реальностью. Более того, невыносимое ощущение необходимости действия гнало его прочь с насиженного места. Он прихрамывал, не чувствуя боли, дышал, не замечая сиплого стона, с которым воздух проникал в лёгкие и вырывался наружу — ни жара, ни боли в голове, ни озноба, ни жжения в горле, ни заложенности в носу, но порылся в аптечке и всыпал в себя одну за одной пригоршню таблеток — для профилактики.

Девять утра. Совещание в десять — времени в обрез. Нужно успеть. Томашевский наспех оделся: брюки со стрелками, рубашка и галстук, джемпер вместо пиджака. Пальто, ботинки, шарф. Шапка… он так и не позвонил в аэропорт. Чёрт с ней — с шапкой. Портфель, перчатки… Работать. Нужно работать. Глупо было выдумывать причины остаться дома после трёх недель командировки. К чёрту больничный!

Ключи на тумбочке: его, Эрика — все в одной связке. Он расцепил кольца.

Как и положено в отсутствие хозяина, в квартире напротив стояла тишина, но ни привычного покоя, ни порядка не обнаружилось. Сергей запнулся о брошенные у порога шлёпанцы, отодвинул их ногой в сторону и, не разуваясь, продолжил свой путь по коридору. Ему хватило короткого взгляда вскользь: переворошенная постель, скомканный собственный халат, сбитые с дивана подушки, неприбранная кухня — невиданное дело для Эрика. Томашевский легко выцепил взглядом среди груды грязной посуды тоненькую фарфоровую чашку ручной работы, расписанную нежными розовыми цветами. Рисунок так и назывался — просто «Розовый цветок», но Сергею всегда казалось, это не безымянный цветок, а нежное, полупрозрачное соцветие вишни, что вот-вот обронит свой первый лепесток. Он осторожно, обеими руками поднял любимый подарок Эрика, осквернённый чужими прикосновениями, до середины наполненный остывшими остатками чая вперемешку с крошками, и с омерзением выплеснул содержимое в раковину. Порция мыльной пены, мягкая губка, струя чистой воды и свежее, сухое полотенце, полирующее до блеска, согрели полупрозрачный фарфор, а ледяные пальцы хозяина — остудили вновь. Удерживая свою ношу бережно, словно крохотную птаху, Томашевский отворил окно. Лёгкий взмах кисти — и в ладони пустота, только порыв ветра надул парусами занавески да встрепал-перепутал тёмную макушку.

«Кончено!» — Сергей захлопнул раму, провернул замок и, не оборачиваясь, вышел.

«Ключи…» — он в нерешительности посмотрел на почтовый ящик в холле. — «Сам отдашь, трус. Лично в руки!» — скомандовал он себе и отправился отчищать машину от снега.

За три недели маленький мерседес-купе должен был превратиться в настоящий сугроб, но выглядел так, будто ещё вчера был основательно вычищен. Серёжа смахнул перчаткой пушистую мантию с низкой дверцы и нырнул внутрь. Кресло любовно приняло его тело в свои объятья, двигатель едва слышно заурчал довольной хищной кошкой, готовой к прыжку. Взмах дворников, едва ощутимое прикосновение к педали газа. Никаких щёток: снежинки шлейфом сорвались с идеально отполированной поверхности обтекаемой спортивной машинки цвета серый селенит.

Томашевский дал себе волю на МКАДе. Гонял он нечасто, но с азартом — автомобиль обязывал, да и кураж когда-некогда брал верх над здравым смыслом. Особо запомнился автопробег наперегонки с Эриком, когда тот только-только стал владельцем своего навороченного «сарая» марки «BMW». Спор Серёжа выиграл влёгкую, преимущества хватило даже для покупки пары стаканчиков латте на заправке, обозначенной как место финиша. Потом, правда, еле успел сунуть покупки на крышу, чтобы не обвариться, когда добравшийся до пункта назначения Эрик вцепился в воротник джинсовки с воплями о том, что Томашевский только прикидывается святошей, а на деле конченый псих, маньяк, придурок, у которого права нужно отобрать к такой-то матери, пока сам не убился и ещё кого-нибудь вместе с собой не прибрал.

«Подумаешь! Что ты разнервничался, дитё? Я уроки экстремального вождения брал? Брал. Никто не пострадал? Не пострадал. Вот и успокойся, — едва сдерживая довольный смех, констатировал Серёжа и тем самым спровоцировал новый взрыв, суть которого сводилась к тому, что его «мерин» якобы уж слишком экстремально вписался в просвет между двумя фурами. — Победителей не судят. Пей кофе, серебряный призёр!» — Томашевский не выдержал и расхохотался на всю заправку.

«Победителей не судят! Мотай сопли на кулак, серебряный призёр!» — Сергей надавил на газ сильнее, и верный мотор отозвался мгновенно, стрелка спидометра рванулась вправо. Ещё быстрее. Ещё. Он вышел в крайнюю левую полосу, резко виляя, чтобы обойти плетущиеся будто в полусне попутки.

Люди кругом — тысячи и тысячи людей. Нестерпимо тесный человеческий муравейник. Вот если бы никого — и бетонный столб в разрыве ограждения:

«Не справился с управлением. Уснул за рулём. Несчастный случай», — на таких условиях ушёл бы. Прямо сейчас. Только…

«Живой, мёртвый… Кому я, нахрен, сдался?! Шесть лет. Шесть лет я верил, что нужен ему!»

Томашевский сбросил газ и подал вправо: четвёртая полоса, третья, вторая, первая, едва не пропустил съезд на проспект. Там и до здания бывшего НИИ рукой подать.

К началу совещания Томашевский не успел, задержался на несколько минут и, несмотря на отчаянную нелюбовь к опозданиям, понял, что лучшего времени для появления и придумать не мог: он вошёл в переговорную в тот благословенный момент, когда первый выступающий только-только потушил свет, открыл файлы презентации и вышел с докладом. Никаких расспросов, шуточек и бурных приветствий за руку, никакой необходимости держать лицо. Ощущая себя на краю, он по-настоящему боялся не удержаться. Всё оказалось проще: сидя в полумраке в дальнем углу кабинета Сергей, вслушивался в монотонные голоса докладчиков и чувствовал прилив уверенности, так необходимой для выхода на всеобщее обозрение.

— Теперь перейдём к результатам моей командировки в Сургут, — Сергей перешёл к делу сразу после короткого приветствия. — Итоги подводить, к сожалению, ещё рано, хотя все — и мы, и заказчики рассчитывали, что сроки по договору продлевать не придётся. Наше счастье, что экспериментальная база «Разведнефти» оказалась не готова к испытаниям примерно в той же степени, что и привезённое нами оборудование, поэтому допсоглашение удалось подписать на выгодных для нас условиях, разговор о неустойках пока отложен. Пока. И это важно.

Зал загудел. Отвечая на посыпавшиеся со всех сторон вопросы, Томашевский с некоторым облегчением чувствовал, что всё-таки не утратил почву под ногами. Карьера — единственная ставка, которая ни разу его не подвела. Работа — область однозначного успеха, не приносящая разочарований, где результат почти всегда прямо пропорционален приложенным усилиям. По крайней мере пока ты работаешь сам на себя. Сергей уже давно не работал на себя сам. Он с грустью посмотрел на отчаянно разошедшихся в полемике руководителей высшего и среднего звена: почти два десятка профессионалов, которым он так или иначе доверил свои полномочия. Доверился. Душа и помыслы каждого — потёмки. Довериться необходимо, но доверять нельзя. Тяжёлый взгляд Эрика. Он бил по броне с трудом выстроенной безэмоциональной собранности, как осадное орудие по воротам наскоро возведённой крепости. Бой придётся принять.

Как же он был хорош — Эрик Рау — в своей вальяжной расслабленности. Хоть сейчас на обложку какого-нибудь «Esquire». Томашевский залюбовался помимо воли, в стотысячный уже, наверное, раз. Сильный самец, но всё ещё слишком бунтарь для вожака…