Иногда Эрик думал, что он вообще единственный, кому доводится ощущать на себе худшие стороны характера Томашевского — тяжёлого в обиходе человека, который всегда умел с непроницаемым выражением сказать и повести себя так, что Эрик терял почву под ногами. Тома был… Чёрт побери! Да иногда за это картинное равнодушие его хотелось взять за шкирку и затряхнуть. Руки так и чесались совершить что-то безумное!

Совершил.

«Зачем?! Что я натворил?!» — вымотанный этим бесконечным днём до предела, Эрик, вытянулся под одеялом подальше от половины кровати, на которой тихо посапывал Шурик — его собственной половины, и зарылся носом в подушку Томы. Он погрузился в водоворот обрывочных полуснов-полукошмаров, больше похожих на мороки мятежного демона, на хаос, высасывающий последние капли воли, разума, сил.

«Что теперь делать?!» — этого Эрик не знал.

Отмотать время назад и сделать всё не так? А как тогда? Перебирая в памяти ключевые моменты событий, он пытался найти тот самый важный, который мог бы по-настоящему исправить их с Томой отношения. Не хамить Катеньке, не трогать Серёгин кофе, не дерзить ему, вымотанному до предела, не говорить лишнего, догнать и не отпускать домой одного, не впутывать Шурика — как ни крути, картинка получалась кривая.

Да, этот вечер можно было попытаться спасти, но за ним пришёл бы другой точно такой же, третий, четвёртый — и так до бесконечности, пока Эрик всё равно не сорвался бы на поступок, подобный сегодняшнему. Рано или поздно подобное неминуемо бы произошло. Должно быть, он упускал что-то важное, или же ошибка крылась где-то совсем в другом месте и случилась много раньше. Они оба активно нарывались — каждый по-своему, если уж быть честным до конца, и единственное, о чём стоило по-настоящему сожалеть, — появление между ними третьего — невинного Шурика, который уже давно крутился непростительно близко и явно напрашивался, но между молотом и наковальней попал именно сегодня и именно по воле Эрика.

Сказать мальчишке, что произошедшее было чудовищной ошибкой и больше не повторится? Нет. Попытаться скрыть подробности этой ночи от Томашевского, попросить Широкова оставить всё в тайне? Возможно незлобивый мальчишка согласился бы даже, но — нет.

Рассказать обоим правду, как она есть? Причинить боль обоим, разрушить всё, но ничего не построить взамен? Вряд ли…

«Сперва думай, потом делай», — говорил Серёжа, и он был тысячу раз прав, но Эрику необходимо было поступить по-своему, и теперь он ощущал только полную свою беспомощность. Как бы он ни строил из себя крутого и взрослого, на деле оказался не готов к ответственности. Рау так радовался возможности убить своих зайцев, что выстрелил без колебаний, и теперь, сбитый с ног отдачей, подымался на ноги, чувствуя, что не промахнулся, зацепил мишень, но кого убил? Зачем?

Окончательно обескровленный собственными терзаниями, Эрик умудрился забыться, когда было самое время прекратить тщетные попытки, встать и выключить будильник. Он проснулся от поцелуя в щёку, от осторожного прикосновения к плечу, и на целую секунду после пробуждения сумел сохранить надежду, что всё вчерашнее было не более чем дурным сном. Не было. У постели на корточках присел Шурик — невиновный на скамье подсудимых, с робкой улыбкой ожидающий вердикта присяжных.

— Эрик, доброе утро. Ты будешь вставать? Будильник звонил полчаса назад, но я решил, что приготовлю завтрак сам, а тебе дам ещё немножко полежать.

— Буду, — Эрик одним махом сбросил одеяло и подскочил с постели.

— Я поджарил нам хлеб и глазунью, ничего? Ты такое ешь?

— Спасибо, я уже иду, только в душ загляну, — Эрик потрепал мальчишку по макушке и попытался изобразить подобие благодарности, хоть и чувствовал себя так, что впору было лезть в тумбочку то ли за таблетками от похмелья, то ли за мылом и верёвкой.

— Тебе кофе или чай? — приободрённый приветливым словом, Шурик заметно расслабился и как будто повеселел.

— Кофе. Я быстро, Сань. Пять минут, не больше, — удивительная штука — забота, Эрик не помнил, когда ему в последний раз готовили завтрак. Он сам готовил — и себе, и отцу, и Томашевскому…

«Тома! Завтрак!» — паника захлестнула с головой.

Будильник звонил полчаса назад, и это значило, что если Сергей решится прийти, а он приходил всегда, что бы ни произошло накануне, то он будет на пороге с минуты на минуту. Рау выскочил из душа, радуясь, что не успел намылиться, и схватился за полотенце. Звонок.

— Саша, не открывай! — крикнул он как можно громче, натягивая одежду на кое-как вытертое тело, — никакой реакции. — Я сам подойду, слышишь?! — рявкнул он что было сил, но в просторной квартире было почти невозможно докричаться из ванной в кухню.

Торопливый топот пяток по плитке в прихожей…

«Самостоятельный, чтоб его, придурок!» — Дверь ванной распахнулась почти одновременно со входной. — «Не успел!»

— Я же сказал, сам открою! — Эрик припустил бегом к эпицентру событий. — Придурок! — он не успел продумать сценарий, он ничего не решил. «Почему всё так быстро?! Что я скажу?»

— Эрик, я не понял! — Шурик топтался на пороге с совершенно невменяемым выражением на лице. — Ты меня так заездил за эту ночь, что у меня, похоже, глюки. Мне кажется, здесь наш директор! Ха-ха… — «Выболтал сходу! Трепло! Заткнись же, идиота кусок! Язык прикуси!»

— Твою мать! У тебя вообще есть мозги, мелкая сволочь? — вот так и выглядит истерика в исполнении Эрика Рау. — Мало того, что русского языка не понимаешь, так и руки из задницы! Что ты наделал! Ты даже дверь открыть не умеешь?! — снова злость — на себя, на назойливого Шурика, которого неконтролируемо тянуло удавить. Прямо здесь. Голыми руками. Эрик, наверное, даже попытался бы, он никогда не был так натурально взбешён бестолковостью мальчишки, но Тома — его Тома — полулежал на полу, вывернутый до того неестественно, будто позвоночник вынули.

— Х-н-н… — Томашевский стонал от боли и с такой силой впивался пальцами в пол, что будь покрытие хоть чуточку шероховатым, он стёр бы остриженные под корень ногти до мяса.

— Ты правда придурок! — пожалуй впервые Шурик вызвал в Эрике настоящую, не показную ненависть. — Это и есть директор. Сергей… Валентинович! — Эрик опустился на колени рядом с Томой. Завязав панику тугим узлом, он прикоснулся к хрупкому запястью и двинулся выше, постепенно проверяя целостность костей и сохранность суставов.

«Спина! Он спиной ударился? Или головой?» Томашевского колотил озноб. На лбу наливался красным здоровый кровоподтёк. Ледяная, покрытая холодной испариной на оголённых участках, кожа под одеждой показалась ненормально горячей. Дыхание сиплое, горячечное — не поймёшь, то ли шок болевой скрутил, то ли действительно заболел — очень кстати вспомнилась вчерашняя жалоба Сергея на простуду.

«Добегался без шапки! Взрослый человек, называется!»

— Серёж… Ты меня слышишь? — плевать на конспирацию, на Шурика плевать, на весь мир.

«Родной, любимый, посмотри на меня! Скажи что-нибудь, не молчи! Мне страшно, Тома! Пожалуйста!» — Серёжа!

— Эрик, я убил его?! — прошелестел голос Широкова за спиной.

Томашевский распахнул глаза — знакомые до мельчайшей крапинки, пронзительно-синие глаза обиженного ребёнка; пронзительно-пустые глаза слепого; пронзительно-понимающие глаза глубокого старика.

«Это я его убил. Я».

*ЕСКД — единая система конструкторской документации.

====== “Свободные отношения” – Глава 10 ======

The winner takes it all

The loser has to fall

It’s simple and it’s plain

Why should I complain.

Оригинал: https://en.lyrsense.com/abba/the_winner_takes_it_all

Copyright: https://lyrsense.com ©

Небеса должны были рухнуть, твердь земная развернуться и милостиво поглотить Сергея вместе с крохотным мирком из надежд, который он, вопреки здравому смыслу, ухитрился выстроить на косогоре неурядиц и ошибок. Ничего не произошло. Никакого милостивого избавления. Он согласился бы на гильотину: секундный скрежет срывающегося лезвия — и темнота. Он, пожалуй, перевесился бы через перила ещё чуть-чуть: ленточка ускоряющихся кадров, раз-два-три… Оборвалась. Да успел бы он отсчитать это «три», «два»? Просто «раз» — и нет ничего. Малодушно, быстро, эффективно. Жестоко.