- Не может быть! – воскликнул Степа. – Это ведь не совпадение, да? Этот человек может быть моим предком?

– Может быть и предком, но даже, если это всего лишь твой однофамилец, совпадение более чем странное. Я уверен, что оно должно что-то значить. Посмотри на его должность. Степа снова вернулся к памятнику и тут же выкрикнул:

- Священник?! Неужели у меня в роду были священники?

- Думаю, об этом тебе придется спросить у своего отца. И надейся, что он хорошо знает свою родословную.

Степа поморщился.

- Блин, меньше всего мне бы хотелось с отцом об этом говорить. Ну да ладно… Главное, что мы нашли это! Вернее ты нашел… – и Степа подарил ему взгляд, полный благодарности и восхищения. За такой взгляд Женя мог бы отдать все сокровища мира. – Придется мне как-то отблагодарить тебя.

- О! И что бы мне такое придумать? – Женя многозначительно подмигнул Степе, за что тут же получил увесистую затрещину.

- У тебя одно на уме, – проворчал Степа, хотя Женя знал, что он совсем не сердится.

Степа достал фотоаппарат, включил его и нацелил объектив на каменную плиту. Короткая вспышка, и дело сделано.

- Вот так, – сказал Степа. – А теперь нам пора убираться отсюда. Нутром чую, скоро пойдет снег.

И как скоро выяснилось, Степино нутро их не подвело. Они шли так быстро, как только могли, но не преодолели и трех километров, как повалил снег. Снег был первым, и в этом году он заметно запоздал (все-таки уже последние числа ноября), а потому, видимо, решил оторваться по полной. Сначала снег падал крошечными крупинками, которые тут же исчезали в грязи, поэтому Степа и Женя не очень расстроились. Потом он повалил крупными бесформенными хлопьями, больно бьющими в лицо из-за внезапно усилившегося ветра. Снег уже не успевал таять, садясь на землю, и очень скоро Степа и Женя поняли, что их следы, по которым они так уверенно двигались, почти исчезли. Конечно, это еще не повод волноваться. Женя достал карту, и, отвернувшись от ветра, принялся сверяться с направлением. А ветер, словно старался вырвать карту из рук и унести ее в своей безумной пляске. Еще через какое-то время им начало казаться, что они свернули куда-то не туда, потому что места уже не были знакомыми. Вот теперь появился реальный повод заволноваться. Женя посмотрел на часы: ровно четыре. Скоро начнет темнеть. И они заблудились. Степа с ужасом посмотрел на него:

- Нам хана. Черт, Женя, что делать-то будем?!

- Придется ночевать здесь.

- Да мы же замерзнем к чертовой матери! Нам не из чего разводить костер! И у нас почти не осталось еды! Даже чертовых сигарет нет! Тогда и до Жени начал доходить весь ужас их положения. Он огляделся: вокруг только молчаливые деревья, которые словно наступали на них. Ну вот, только клаустрофобии в лесу ему сейчас не хватало.

Если снег будет так валить всю ночь, то к утру, от Степы и Жени останется только одинокий холмик. Но Женю всегда учили, что мужчина должен сохранять хладнокровие, что бы ни случилось. Мужчина никогда не должен терять контроль над ситуацией. Никогда не должен предаваться панике….

- А-а-а! Степа, мы замерзнем здесь! – заорал Женя, наплевав на все, чему его учили.

Степа закусил нижнюю губу. На щеках появился яркий румянец (еще немного, и они могут побелеть), а руки уже приобрели непонятный фиолетовый оттенок. Вдобавок ко всему, у него наверняка промокли ноги в этих его старых кедах. Но ведь Женя пообещал себе, что будет защищать его. Оберегать от всего. Неужели он допустит, чтобы Степа до смерти замерз или получил воспаление легких? Да не бывать такому! Не бывать и все тут!

- Мы раскладываем палатку, – заявил он. – В такую метель и на ночь глядя нет никакого смысла искать дорогу. Мы только заблудимся еще больше.

- Мне страшно.

Какие же огромные у него глаза…

- Не бойся. Все будет хорошо.

Со Степиной помощью Женя управился с палаткой быстрее, чем в прошлый раз, и у них вышло бы еще быстрее, если бы не мешали пронизывающий ветер и снег. Когда они залезли внутрь, Степа был уже никакой. Он был похож на мокрого птенца, беспомощного и напуганного.

- Скоро здесь станет тепло, – говорил Женя. – Воздух прогреется от нашего дыхания. А ты снимай пока мокрую одежду и обувь.

Женя закрыл поплотнее все щели, какие только были, и они оказались в полумраке. Женя быстро нашел фонарик, включил его и положил на пол. А сам снял обувь и носки. Куртку он расстелил на полу и сел на нее. Степа последовал его примеру. Он двигался очень медленно, словно с огромным усилием. Словно каждое движение причиняло ему сильную боль. Видимо, он так замерз, что не мог даже двигаться. Когда мокрая одежда лежала рядом с ним, Степа обнял себя руками и сказал:

- У меня уши болят.

- Почему? – не понял Женя.

- Потому что дырки еще не зажили, а я их уже два дня ничем не обрабатывал.

- Да… это, конечно, фигово.

- Я не хочу остаться без ушей.

- Не волнуйся, не останешься.

- Если у меня не будет ушей, ты меня бросишь, – гнул свое Степа.

Женя расхохотался. Почему-то эта фраза показалась ему дико смешной в их дико несмешном положении.

- Чего ты ржешь? – удивился Степа и посмотрел на него из под мокрых волос.

- Ничего. Это у меня просто нервное. Давай залезем в мешок и погреемся.

Степа не стал возражать. Он погрузился в молчаливую апатию. Женя понятия не имел, что может сделать, чтобы развеселить его. Во всяком случае, сначала им стоит немного согреться, тогда, может, и их положение покажется не таким уж и плачевным. Так и вышло. Через полчаса сидения в мешке, застегнутом до конца, им уже стало весело. Женя щекотал Степу, и они дурачились в кромешной темноте. И как-то так вышло, что они поцеловались. Если бы Женю спросили, кто был инициатором, и как так вообще получилось, что они вдруг так крепко впились друг в друга, он бы ни за что не вспомнил. Короткое помутнение рассудка. Причем это помутнение зашло так далеко, что Женя расстегнул все пуговки на Степиной рубашке (и это в темноте-то!) и почти добрался до штанов, когда Степа вдруг поймал его за руку и выдохнул:

- Хватит.

И тут Женю словно током ударило. Нет, на самом деле, у него было такое ощущение. Это был короткий, но сильный удар, который моментально привел Женю в чувство. Он подумал только одно: Это же ужасно. То, что мы делаем, ужасно. Но почему-то Женя уже не мог остановиться. Как бы ужасно это ни было. Но он знал, что если бы у них сейчас со Степой снова что-нибудь произошло, он бы снова начал сожалеть. И от этого стало страшно. Так страшно, что трудно дышать. Он начал лихорадочно искать молнию, чтобы расстегнуть мешок. Ему срочно требовался воздух. Хотелось снова оказаться на морозе, упасть в снег и забыть обо всем. Да так и замерзнуть… словно уснуть. Но, когда ему удалось, наконец, открыть мешок и вдохнуть воздух, гораздо более холодный, чем в мешке, мысли немного прояснились. Фонарь еще горел. Женя встретился глазами со Степой и увидел в его взгляде такую растерянность, какой не видел ни у кого. Растерянность и страх. Женя снова испытал отвращение к себе. Вечный эгоист, думающий только о своей шкуре и своих мелких мерзких эгоистичных чувствах. Тогда Женя бросился Степе на шею с глухими причитаниями:

- Прости… прости меня, прости!

- Ау! Уши больно… осторожней!

- Прости, пожалуйста, прости меня, – продолжал убиваться Женя.

- За что? – голос Степы был таким тихим и слабым, что Жене стало только еще хуже. Ему казалось, что он лишает этого человека всего: сил, радости, желания жить. Один неверный поступок, и он рассыплется на тысячу осколков. Один только неверный взгляд… и он потеряет его навсегда.

- За все. Если не скажешь, что прощаешь, я прямо сейчас умру.

- Шантажист, – Степа тихонько усмехнулся. Женя никогда не слышал такой усмешки: как шелест листьев, как шепот волн в морской ракушке. – Лучше прислушайся. Ветер стих. Может, и снег перестал идти.

Женя прислушался. Действительно, стало очень тихо. И от этого почему-то страшно. Когда выл ветер, Женя не чувствовал себя таким уязвимым. Тишина всегда пугала его.