- Ещё бы. Если учесть, сколько ты уже живешь на этом свете, промышляя отрубанием головы…

Она расхохоталась, вспомнив наш тогдашний нелепый разговор в больнице. А я вдруг подумала, как это здорово, что у нас есть общие воспоминания.

- Конечно, я понимаю, что отрубание голов – это очень тяжёлая работа, - продолжала я с серьёзным видом. – Но всё-таки иногда тебе нужно отдыхать, откладывать топор… или что ты там используешь, и играть в снежки, например, в перерывах.

Диана ещё пуще залилась смехом, своим замечательным звонким смехом, таким заразительным и милым. У неё был очень мягкий смех.

А когда мы устали смеяться, то просто лежали и смотрели друг на друга. Она ничего не говорила, но глаза её светились счастьем. Я знала, что ей хорошо со мной, и читала в её взгляде благодарность, которую совсем не обязательно было выражать словами. Мы и так неплохо друг друга понимали. Нам было хорошо молчать вдвоём.

А где-то высоко над нами плыло чистое хрустальное небо.

4

Пожалуй, я никогда не была очаровывающимся человеком. Несмотря на всю симпатию к человеку, я всегда подмечала своим цепким взглядом и его недостатки. Мама говорила, что у меня математический склад ума. Может, так оно и было.

Так и с Дианой. Быть может, она и показалась мне сначала идеальной: красивой, умной, талантливой, доброй и тому подобное. И она действительно воплощала в себе все эти качества. Но чем ближе я узнавала её, тем яснее проступали и неровности в её характере, а иногда и комплексы. К примеру, при всей своей показной храбрости, она на самом деле была очень нерешительной и часто боялась сама делать какие-либо первые шаги. Она часто пыталась показать себя лучше, чем на самом деле, потому что в глубине души страдала от того, что она не такая, как все, и боялась, что её бросят. Таким образом она как бы старалась возместить один свой «недостаток» множеством достоинств, иногда и мнимых.

Конечно, всё это я замечала далеко не сразу, ибо Диана маскировалась так хорошо и умело, что тут не помогал даже мой цепкий глаз и аналитический ум. Но, чем больше подобных неровностей мне удавалось найти, тем более интересной и привлекательной она становилась для меня. Тем глубже мне удавалось проникнуть в её мир, разглядеть, что плавает в воде, скрытой слоем льда, на котором я пока что обречена была топтаться.

Тогда, когда мы валялись в снегу и были так просто, мило и наивно счастливы, Диана случайно коснулась моей руки. Я помню это тёплое, почти невесомое прикосновение, когда я подумала, что вот сейчас она отдёрнет руку, как было всегда, когда она случайно прикасалась ко мне. Но она этого не сделала. Она взяла мою руку в свою и чуть сжала со словами:

- Холодная. Ты замерзла, а перчатки промокли. Вот незадача.

- Да всё нормально, - сказала я бодрым тоном, какой всегда придавала своему голосу, если сердце вдруг начинало биться слишком часто. – Не беспокойся обо мне.

- Но я не могу не беспокоиться, - сказала она, чуть крепче сжимая мою руку. – Ты теперь для меня не чужой человек.

Я шумно вдохнула холодный воздух. Я думала, что вот прямо сейчас так и умру от этих слов. Я не чужая. Не чужая для неё.

- За эти две недели мне многие вещи пришлось обдумать, - продолжала она. – Это вещи, от которых нельзя отмахнуться, как я обычно делаю, если не хочу что-то решать. Я хочу, чтобы ты знала, что мне стоило большого труда просто позвонить тебе. Это правда. Я думала о том, как общение со мной может на тебе сказаться. Потому что будет ещё много людей, которые, как Маша, будут тебя подозревать и показывать пальцем, если ты продолжишь общаться со мной. Поэтому лучше тебе сейчас решить, готова ли ты ко всему этому. Мое общество всегда будет бросать тень на тебя.

Вот он. Выбор. Один из самых важных в моей жизни, если не самый важный. В тот день я могла просто высвободить свою руку, сказать, что замерзла, что мне не нравится весь этот разговор, и лучше нам разойтись по домам. И тогда всё бы закончилось, а Диана больше никогда бы не позвонила мне. Я бы стала просто очередным человеком, который отказался от неё, бросил, причинил боль.

Вместо этого я сжала её руку в ответ, и наши пальцы впервые переплелись.

- Глупости, - сказала я. – И ты мучила себя этим две недели?

- Нет… это очень важно, пойми, - прошептала она, немного растерявшись от того, что я делала с её пальцами.

- Я понимаю.

- Правда?

- Конечно. Я всё понимаю. В тот раз в больнице я повела себя как ребёнок и рыдала от обиды. Сейчас мне стыдно за это. Я напугала тебя, и тебе пришлось меня утешать. Но такого больше не повторится. Впредь я буду готова к любым нападкам. И потом… я очень даже неплохо себя чувствую в твоей тени.

Она тихонько, неуверенно и с облегчением засмеялась, а моё сердце наполнилось нежностью и трепетом.

- Так что… Не переживай об этом больше, хорошо?

- Хорошо, - отозвалась она.

Так я сделала свой выбор. И до сих пор не жалею об этом.

- А теперь мой долг согреть и высушить тебя, - сказала Диана немного погодя, когда наше взвешенное молчание раз и навсегда поставило точку на этом разговоре. – Зайдёшь? Я повешу тебя на верёвку в ванной, закреплю прищепками и буду сушить.

Я засмеялась, живо представив эту картину.

- Конечно, предложение очень заманчивое… - ответила я. – Всегда мечтала о чём-нибудь таком. Но… может быть, сегодня ты зайдёшь ко мне? Просто я всё время хожу к тебе в гости и даже Новый год справляла у тебя, а сама не звала тебя ни разу.

- Правда? – она в изумлении посмотрела на меня. – Ты правда хочешь, чтобы я пришла?

- Правда. Хочу, - я смутилась и тут же добавила поспешно. – К тому же верёвка есть и у нас в ванной. Так что, ты всегда сможешь меня… повесить.

- Отлично! – просияла она. – Тогда пойдём скорее!

И хотя до моего дома было всего ничего, мы сели на первый же автобус, чтобы хоть немного согреться и добраться поскорее. Мы без конца о чём-то шептались, и Диана грела мои руки. И мы чуть не проехали свою остановку, а потом долго смеялись.

А самым главным было то, что теперь Диана улыбалась просто потому, что хотела этого. Из её улыбки исчезли те фальшь и надломленность, что так встревожили меня вначале. Теперь она вся как будто светилась, а мне было немного неловко и боязно признавать, что все эти приятные перемены – моя заслуга. Я боялась переоценить себя.

Диана была просто в восторге от моей квартиры.

- У тебя так уютно! – пропела она, заглядывая сначала в зал, потом в мою комнату.

– Да неужели? – удивилась я, закинув шарф на вешалку и проходя за ней следом.- А по-моему обычно. Мне у тебя куда больше нравится.

- У меня слишком чисто, - она поморщилась. – Единственное место в доме, где можно жить, это моя берлога… пардон, комната.

- Берлога? – я прыснула. – Неужели ты так не любишь порядок?

- Ну почему же… - она вздохнула.

А я подумала вдруг, что идеальную чистоту Диана не терпит потому и только потому, что она связана для неё с сестрой. Точно так же, как Маша не любит Одри Хепберн из-за того, что та нравится Диане.

- Просто я люблю, чтобы квартира была похожа на жилое помещение, - сказала Диана. – Люблю, чтобы передавала какие-то черты характера и увлечения хозяина. Например, здорово, когда на диване лежат мягкие игрушки, а на столе стоят какие-нибудь фотографии в весёлых рамочках или ещё какие-то памятные вещички, понимаешь?

- Понимаю, - я улыбнулась.

- Правда?

- Ага. Пойдём пить чай и сушиться.

- Пойдём, - она тоже заулыбалась, немного смутившись.

- Я положила твои шапку, шарф и перчатки на батарею, - сказала я.

- Спасибо.

- Что будешь? Чай?

- Чай, если можно.

- Конечно. Садись давай, - я напустила на себя деловитый вид, хотя на самом деле жутко разнервничалась из-за того, что сегодня мне самой нужно ухаживать за ней и угощать её. Я боялась своей неловкости, боялась чего-нибудь рассыпать или разбить.

Она сидела за столиком, склонив голову набок и подпирая щёку рукой, и наблюдала за мной, улыбаясь. Её спокойный умиротворенный взгляд неторопливо исследовал меня, следил за каждым движением. А у меня от этого почему-то перехватывало дыхание, и дрожали руки в ещё большем страхе что-нибудь расколотить. В какой-то момент этого пристального молчания я не выдержала: