И я легла в свою холодную, пахнущую стиральным порошком постель, но выпитый недавно крепкий кофе не давал забыться. Я сминала в пальцах грубоватый материал простыней, слушала их шелест, кусала губы и позволяла слезам свободно стекать по щекам на подушку.

Я не понимала, почему плакала.

2

Тусклые каникулы уже подходили к концу, когда она позвонила. Тогда я уже была похожа на еле ползающую по квартире собственную тень. Моё утро всегда начиналось с того, что я выходила «В контакт», убеждалась, что Дианы там нет, и отправлялась пить кофе. Изредка в течение дня я подбиралась к монитору, проверяла, а потом забывалась в постели с какой-нибудь невыносимо скучной книжкой из школьной программы.

В то утро я поздно встала, потому что почти всю ночь смотрела какие-то фильмы сомнительного содержания и теперь заваривала себе кофе, вялой рукой зачерпывая гранулированный дурман из большой пластиковой банки, когда мой телефон зазвонил.

И мне показалось, будто что-то тяжёлое ударило меня в спину и столкнуло с места, и я выронила чайную ложечку и опрокинула банку, но уже не слышала, как кофе высыпается на стол и на пол. Я сильно ударилась локтем об угол шкафа, но не почувствовала ничего, кроме покалывающих кожу иголочек. Только через пару дней я обнаружила на этом месте жуткий жёлто-бордовый синяк, на который даже подуть было больно. Но тогда я не заметила.

Телефон лежал где-то на столе, среди книг, ручек и тетрадей, половину которых я смахнула, пока искала его. Я так боялась опоздать, что даже перестала дышать, а когда нашла, громко выдохнула в трубку:

- Да! Я слушаю!

Секундное молчание, а потом её тихий сбивчивый голос:

- Привет.

- Привет, - ответила я.

И снова молчание, во время которого я слушала её взволнованное дыхание. И тогда я поняла, чего стоило ей решиться на этот звонок.

- Ты как? – спросила она.

- Нормально. А ты?

- Тоже. Я…

- Я…

И мы хотели сказать что-то одновременно и засмеялись. После этого сразу стало легче.

- Ты первая говори, - сказала Диана, и я слышала, как она улыбается.

- Нет, ты первая!

- Хорошо, - она тихонько усмехнулась в трубку, и мне показалось, что её дыхание щекочет мне ухо. На глазах вдруг выступили слезы. – Я хотела спросить… У тебя есть немного свободного времени?

- Да! Да! У меня очень много времени! – воскликнула я и тут же смутилась.

Короткий вздох, секундное молчание.

- Тогда… Может быть… Мы могли бы…

- Да!

- Да? – она засмеялась. – Я ведь ещё даже ничего не сказала.

- Всё равно «да», - отозвалась я громким решительным шепотом.

- Хорошо, - она снова улыбалась, и на этот раз я уловила в её голосе лёгкое смущение. Быть может, сейчас она даже опустила глаза и теребила воротничок или манжет. – Тогда когда и где встретимся?

- Всё равно. Где угодно. Когда захочешь.

- Тогда я за тобой зайду, а там вместе решим, идёт?

- Да! Было бы здорово!

Мы поговорили ещё немного, ни словом не упомянув Машу и то, что случилось в больнице почти две недели назад. Мы просто говорили и смеялись.

А когда я положила трубку, моя серая, наполненная бледным светом зимнего утра комната вдруг расцвела всеми красками радуги, а когда я увидела рассыпанный на кухне кофе, я засмеялась и никак не могла остановиться.

Диана хочет встретиться со мной! Встретиться просто так, а не потому что так сложились обстоятельства, не потому что мы вдруг случайно оказались вместе, как было раньше.

И я продолжала хохотать, до боли в животе, пугая бедную старенькую соседку. А потом я, кажется, запела.

Сейчас у меня нет ничего дороже тех воспоминаний. Я буду беречь их, как берегут коллекционеры свои экспонаты, смахивая с них пыль, регулярно перебирая и пересматривая каждый предмет коллекции. И я буду улыбаться, как в те дни, потому что это тепло живёт в моём сердце, и мне кажется, оно не умрёт никогда. Но я не буду произносить этих страшных слов. «Всегда» и «никогда» в нашем быстротечном мире теряют свой смысл и свою подлинную красоту. Я не буду клясться и обещать.

Я просто буду помнить.

3

Она была нервной, и, наверное, если бы она курила, то в тот день не выпускала бы пачку из рук, то и дело чиркая зажигалкой и выпуская в холодный искрящийся воздух белые облачка то ли пара, то ли дыма. Но Диана не курила, и я всегда радовалась этому.

Её движения были какими-то неровными, угловатыми, надломленными в тот день. Если раньше она двигалась плавно и легко, и каждый жест её был словно тщательно спланированная и изящная часть какого-нибудь танца, то теперь она словно потеряла равновесие и балансировала на тонком канате над пропастью.

Я тогда сразу подумала, что она и пришла ко мне только за тем, чтобы восстановить это утраченное равновесие, почувствовать под ногами твёрдый пол. Я сразу поняла это по её улыбке, беспечной, холодной, фальшивой и тоже какой-то надломленной, как и она сама.

Она пришла ко мне не потому что захотела вдруг увидеть или заскучала, как я позволила себе думать. Вполне возможно, что ей просто некуда было пойти, ей нужны были чья-то поддержка и помощь, чтобы снова обрести уверенность. Вот и всё.

Это было непростое время, когда её присутствие приносило мне больше боли, чем удовольствия и покоя, но я так соскучилась за эти две недели (да что там, едва не спятила), что мне некогда было думать о собственных неприятностях. Неважно, почему она пришла. Важно только, что ей не хватает тепла и участия, и если я могу помочь, сделать её хоть немного счастливее, этого для меня будет достаточно.

- Вот уже который раз думаю, что мне безумно нравится твой шарф, - сказала она, когда увидела меня.

Я смотрела, как ветер развевает её выбившиеся из-под шапки волосы, и улыбалась.

- Обычный шарф. Полосатый.

- Мне лучше знать. Это совершенно особенный, исключительный полосатый шарф.

И я смеялась, потому что она так забавно всё это говорила, что я неизбежно начинала ей верить. И уж не знаю, как там всё было во всех этих фильмах, но к Диане я точно чувствовала что-то особенное. Это было похоже на первую любовь, чистую и не требующую ничего взамен. Да, наверное, так и было.

А потом мы очень долго гуляли, смеялись, и под ногами хрустел снег. Мне нравилось выбирать самые глубокие сугробы и заходить туда по колено, а потом наблюдать, как теплеет её улыбка. Как к ней возвращается всё утраченное. Мне было приятно, что я могу ей что-то дать.

- Вылезай, а то промокнут сапоги! – говорила она со смехом.

- Иди сюда! – упиралась я. – Это здорово!

Мы стояли посреди заснеженного парка, и всё казалось мне таким чудесным и замечательным, а над нашими головами возвышались вековые ели, укрывая нас своими большими пушистыми лапами.

Я набрала в руки горсть снега и смяла его в ладонях. Перчатки промокли, и кожу начал покалывать приятный холодок. И я с хихиканьем кинула получившийся мягкий шарик в Диану и попала ей в плечо, оставив на чёрном пальто неровный, рассыпающийся белый след.

- Ах так! – закричала она. – Сама напросилась! – и побежала за мной в снег.

Я с визгом бросилась от неё, но снег был такой глубокий и тяжёлый, что передвигать ноги стоило большого труда, но это только распаляло ещё больше. В спину мне сыпались снежки, и я визжала ещё громче, слыша догоняющий меня смех.

Наша возня продолжалась довольно долго, пока мы обе окончательно не выбились из сил и тяжело дыша грохнулись в снег. Над нами плыло чистое небо с проседью редких облаков, и мне казалось, что мы тоже плывём по этому небу, а Диана лежала рядом со мной, и я видела, как поднимается в воздух и растворяется пар её дыхания. А потом я повернула голову и увидела, что она смотрит на меня. На губах её всё ещё блуждает довольная и спокойная улыбка, но в глазах уже зародилось что-то серьёзное и глубокое.

- Ты не представляешь, как давно я так не веселилась, - сказала она. – Уже даже не помню, когда последний раз играла в снежки.