Положив пингвина на кухонный стол, я открыла и тут же закрыла дверцу шкафа, то и дело мысленно возвращаясь к имени Генри Кроссби, парня, о котором пять лет старалась не думать. В конце концов воспоминания о нем стали отрывочными, сократились до ответа на неизбежный вопрос типа: «кто был твоей первой любовью?», когда гости, пришедшие на вечеринку и оставшиеся ночевать, уже улеглись. На этот случай у меня всегда была готова история.

– А, это Генри. Мы подружились во время летних каникул, которые я проводила в летнем доме. И встречались в то лето, когда нам было по двенадцать. С ним я впервые поцеловалась на летнем карнавале… – Тут все вздыхали, но если кто-либо спрашивал, что было дальше, я просто улыбалась, пожимала плечами и говорила что-нибудь вроде: – Мы же были детьми, так что, понятно, что ни о каких долговременных отношениях и речи быть не могло. – Все смеялись, а я кивала и улыбалась.

Но в действительности это объяснение не было истинным. Я же гнала из головы воспоминания о том лете, отрицая все, что тогда случилось с Генри, Люси, со мной, и снова и снова выдавала вымысел за правду, потому что мне самой хотелось думать, что больше ничего и не было.

Вслед за мной на кухню зашел Уоррен и прямиком направился к большой картонной коробке на кухонном столе.

– Извини, – сказал он, открывая ее, – я пошутил.

Я пожала плечами, показывая свое безразличие.

– Не стоит извиняться, – ответила я, – дело прошлое.

И это было правдой. Но с того момента, когда мы пересекли линию, отделявшую Лейк-Финикс от остального мира, мысли о Генри крутились у меня в голове, даже если я делала в своем айподе музыку громче, надеясь, что это поможет от них избавиться. Я поймала себя на том, что поглядываю в сторону его дома. Некогда почти белый, теперь он стал ярко-голубым. Вывеску на фасаде с надписью «Лагерь Кроссби» заменили на другую – «Счастливые часы Мэриэн» с изображением бокала для мартини. Все это свидетельствовало, что в доме новые хозяева и Генри там больше не живет. Я продолжала думать о доме, понимая, что больше никогда не увижу Генри, а присутствие Мэриэн, кем бы она ни была, только подтверждало мое предположение. Пришедшее осознание вызвало противоречивые чувства тоски по прошлому и одновременно разочарования. Но верх взяло чувство облегчения, которое испытываешь, когда знаешь, что за твой проступок тебе ничего не будет.

Уоррен стал разбирать содержимое коробки, выставляя на стол аккуратными рядами пластиковые бутылки с кетчупом, как будто у нас намечалась грандиозная томатная битва.

Понаблюдав какое-то время за этой картиной, я не выдержала:

– Что, в Пенсильвании дефицит кетчупа, а я об этом не знала?

Уоррен, не отрываясь от своего занятия, покачал головой.

– Ты же помнишь, как было в прошлый раз.

Да, я помнила. Джелси ела исключительно макароны с кетчупом, отказываясь от любой другой пищи. В отличие от нее Уоррен вовсе не привередлив в еде, но не может обходиться без соуса, которым, и желательно в охлажденном виде, приправляет буквально все. Он признает только «хайнц», утверждая при этом, что способен отличить любой сорт кетчупа по вкусу, что и доказал несколько лет назад в кафе при большом супермаркете, когда нам было особенно скучно. Пять лет назад, вскоре после нашего приезда в Лейк-Финикс, Уоррен испытал шок: оказалось, что в местном магазине закончился «хайнц», остались только другие марки… Так он отказался их даже пробовать и, воспользовавшись корпоративной карточкой отца, заказал себе целую коробку «хайнца», которую доставили на следующее утро. Отец, не говоря уже о бухгалтере его компании, узнав об этом, был, мягко говоря, не в восторге.

Теперь, чтобы не допустить повторения трагедии, Уоррен поставил две бутылки кетчупа в почти пустой холодильник, остальные же поместил в буфет.

– Рассказать, как изобрели кетчуп? – спросил он с тем выражением лица, которое мне, к сожалению, было хорошо знакомо.

Уоррен с самого детства хранит в памяти огромное количество информации. Когда-то один ныне потерявший всякое наше уважение родственник подарил брату книжку о знаменитых изобретениях «Открытия, сделанные случайно». С тех пор с Уорреном стало невозможно разговаривать без того, чтобы он не упомянул о том или ином любопытно случае. Это стремление накапливать бесполезные знания (благодаря его любви к словам с малоизвестными значениями) с годами только усиливалось. Наконец вняв просьбам не мучить нас своей эрудицией, Уоррен просто сообщал, что мог бы рассказать о том или ином факте, что, на мой взгляд, было не многим лучше.

– Давай как-нибудь потом? – ответила я. Хотя, признаюсь, меня слегка заинтриговала история случайного создания кетчупа, я надеялась, в ней не будет ничего странного, как, например, в случае с кока-колой, изобретенной якобы в результате неудачной попытки получить аспирин. Я оглянулась в поисках убежища, где можно было бы укрыться от назойливого общества брата, увидела за окном озеро и вдруг поняла, что это единственное место, где мне хотелось бы сейчас оказаться.

Пробравшись к застекленной террасе и прошмыгнув через боковую дверь, я направилась к водоему. Выйдя из дома, я подставила лицо солнцу. Пять деревянных ступенек вниз ведут к небольшому, поросшему травой склону холма, у основания которого и расположен причал. Кроме нас, им пользуются и соседи. Не сказать, что сооружение представляло собой что-то грандиозное, но мне всегда казалось, что его длина как раз достаточна, чтобы хорошенько разбежаться и бомбочкой плюхнуться в воду на глубине, где не достать до дна.

На траве возле причала друг на друге лежали несколько байдарок и каноэ, но я на них едва взглянула. На озере не разрешено пользоваться моторными лодками, так что шум двигателей не нарушает послеполуденной тишины. Неподалеку сверкали весла одинокого байдарочника. Озеро Финикс – большое, с тремя разбросанными по нему островами – со всех сторон окружено соснами. Наш причал на берегу довольно широкого залива, а на противоположном видны другие причалы и люди на них.

Я стала рассматривать причал семьи Марино. Люси Марино двенадцать лет была моей лучшей подругой в Лейк-Финиксе, и когда-то я знала ее дом так же хорошо, как и свой. Мы часто ночевали друг у друга, и наши родители к этому так привыкли, что мама даже покупала для Люси ее любимые хлопья. Я старалась не вспоминать о ней, но не могла не признавать, особенно в последнее время, что Люси была единственной подругой, которой я могла рассказать все без утайки. В школе, когда стало известно о болезни отца, никто не знал как вести себя со мной, а я – как разговаривать об этом с одноклассниками. И поскольку меня изгнали из нашей прежней компании, по окончании учебного года и с началом приготовлений к отъезду в Лейк-Финикс я оказалась в таком одиночестве, что буквально не с кем было и словом обмолвиться. Но пока мы не прекратили всякое общение после того лета, я делилась с Люси абсолютно всем.

Я по привычке осмотрела сваи ее причала. За годы, проведенные в Лейк-Финиксе, мы с Люси разработали сложную систему условных знаков для передачи сообщений с помощью сигналов фонариками в темное время суток (нашу версию азбуки Морзе) и не имеющих определенных значений сигналов флажками – в светлое. Если одной из нас срочно требовалось поговорить с другой, на сваю причала повязывалась розовая косынка – у нас были одинаковые. Справедливости ради надо признать, что такая сигнальная система была не самым удобным средством связи: чтобы косынка или сигналы флажками либо фонариком были замечены, приходилось сначала звонить по телефону. Разумеется, на причале Люси косынки сейчас не было.

Я сбросила шлепанцы и пошла босиком по нагретым доскам, за долгие годы отполированным таким количеством босых ног, что о занозах можно не беспокоиться, не то что у нас на террасе. Я прибавила шаг, почти побежала, желая поскорее оказаться на дальнем конце пристани, вдохнуть запах воды и сосен.

Почти у самого края я остановилась. За спиной послышалось какое-то движение. Байдарка, которую я видела раньше, сейчас, привязанная к причалу, покачивалась на воде, а сидевший в ней парень поднимался по лесенке на пристань, одной рукой хватаясь за перекладины, а другой держа весло. Солнечные блики на воде слепили глаза, поэтому я не могла рассмотреть его лица, когда он ступил на настил, и решила, что, вероятно, это кто-то из соседей. Сделав несколько шагов, он внезапно остановился и посмотрел на меня. Я заморгала от удивления, когда поняла, кто передо мной.