Потом она включила музыку, сперва негромко, а потом и так, как любила сама, и с удивлением поняла, что мешанина из Muse, Ника Кейва, The Dead South, исландцев каких-то и еще бог знает кого у Иорвета явного отторжения не вызывает, скорее даже наоборот – эльф прислушивался с явным интересом. Вместе с тем, та же «Мельница», проскакивавшая в плей-листе и, по алисиному мнению, наиболее близкая к музыке Иорветова мира, никакого отклика у эльфа не вызвала – скорее наоборот. Он с какой-то усталой брезгливостью наморщил нос, хотя и промолчал. Было видно, что все эти фолк-баллады, так любимые ролевиками всех мастей, вызывают у него какие-то крайне неприятные ассоциации.
Потом они ели вкуснейшую солянку в шоферской кафешке на трассе, заняв столик в самой глубине зала. Иорвета Алиса усадила спиной ко входу и всему остальному помещению. Это явно ему не нравилось и заставляло нервничать – но Алиса настояла, а эльф, как это ни странно, уступил, молчаливо признав, что со спины все же не так экзотичен, как с лица. Он явно оценил и солянку с лимоном, и целый шампур шашлыка со всякими маринадами, съев все предложенное с нескрываемым удовольствием и даже похвалив безо всяких оговорок и «шпилек».
И они говорили, говорили… Это были те самые разговоры, когда потом никто и вспомнить не может, о чем именно шла речь; помнится лишь ощущение беззаботности и близости, которую не выразить словами, можно лишь почувствовать. Эльфа словно подменили. Алиса думала, что он опять начнет ее терзать расспросами, подозревать во всем, что бы ни случилось на свете, копаться в природе вещей, да хоть машину ее разбирать втихаря! Но он улыбался, а не кривился; он шутил сам и смеялся немудрящим алисиным шуткам; даже лицо его словно разгладилось, потеряв на время вечное выражение надменной саркастичности. Он оказался отличным рассказчиком, и безумолку травил партизанские байки с кладбищенским юморком, очень ловко обходя вещи действительно страшные и неприглядные; а Алиса хохотала и вставляла комментарии, превращающие все это в игру слов, эдакий словесный волейбол, театр абсурда, когда оба собеседника в итоге несут околесицу и сами же над ней смеются, словно подростки…
- Хватит, у меня уже скулы сводит, - стонала Алиса, одной рукой вцепившись в руль, а другой отирая слезы, проступившие от смеха, - я сейчас врежусь куда-нибудь!..
- И ты только представь, его не проняло! - продолжал эльф, сопровождая свой рассказ выразительной жестикуляцией. - Этот самый тип и орет нам с дерева: «Я вам как эльфийский король, блядь, говорю!..» При этом – заметь – деревянное ведро никуда у него с головы не делось…
- Не могу, ты меня уморишь сейчас… Ха-ха-ха-ха!
А потом, когда уже совсем стемнело, они сидели в машине на другом берегу реки и смотрели на город, лежавший перед ними, как на ладони. Оба примолкли и, охваченные какой-то странной, светлой задумчивостью, долго молчали, глядя на огни. Постепенно лицо Иорвета вновь оделось маской невидимой брони; и вот уже и глаз словно глубже запал в глазницу, и в уголки губ вернулась упрямая, сардонически-жесткая складка. Алиса украдкой смотрела на его профиль и не могла понять: отчего же ей при виде этого лица так грустно – будто в чем-то втайне виновата, а в чем – и сама не знает…
Тонкие, точеные ноздри эльфа трепетали, словно он силился что-то прочесть в запахах, доносящихся от речной воды. Наконец он сказал:
- Странный у вас мир. Тяжелый.
- В твоем, можно подумать, не жизнь, а легкое порхание, - не удержалась Алиса.
Никак не прореагировав, эльф продолжал:
- В воздухе много лишнего. Я не могу понять, что это – но понимаю, что народ aen seidhe здесь чужой.
Алиса вздохнула.
- Здесь все чужие, Иорвет. Все и всем.
Они молчали долго-долго. Иорвет сидел рядом, на пассажирском сиденье, одновременно близкий – протяни руку, - и далекий, как иная галактика. И в его лице, гладком, не знающим ни бритвы, ни морщин, Алиса отчетливо видела теперь все прожитые им… десятилетия? Столетия? Бесконечную для Алисы пропасть лет, потерь и разочарований. Он казался печальным, будто все прожитое легло на его плечи разом, обняло невидимым темным плащом, поглотив и непримиримость, и веселую злость, и вздорную азартность – все, что, как Алисе казалось, составляло его существо, так в нем раздражало и так нравилось одновременно… Таким Алиса его еще не видела, и даже подумать не могла, что он таким бывает. Ей захотелось что-то сказать, найти хоть какие-нибудь правильные слова – но в отчаянии она понимала, что ничего не может придумать. Все будет глупо и бессмысленно, как забытый флажок, треплющийся на ветру. Потому что – теперь она видела это – даже представить себе она не могла, что же это на самом деле такое – его жизнь.
А потом Иорвет вдруг нашел Алисину руку и тихонько сжал ее своей теплой, сухой, сильной и шершавой ладонью, и сказал очень серьезно и даже как-то торжественно, тоном, совсем не похожим на свой обычный:
- Мне кажется, нам пора домой, luned.
И они поехали домой. Вошли в Алисину квартиру, не зажигая свет, и ночь наполнилась их сбитым, общим на двоих дыханием, стоном и тихим шепотом, в котором непонятные Алисе слова мешались с теми, которые она отлично понимала, но сама была не в силах поверить, что слышит и говорит их здесь, в тишине и темноте одной из последних ночей августа.
Другой день был немудряще похож на предыдущий. Утром они долго валялись в кровати, обнимая друг друга и предаваясь любви то жадно, то нежно и лениво; пересмеивались в полголоса и изредка вновь проваливались в дрему. Потом завтракали. Потом Алиса так же быстро собралась, и они вновь сели в машину и поехали, куда глаза глядят. Иорвет, делая вид, что ему вовсе не любопытно, расспрашивал Алису, как так получается, что все эти железные повозки друг с другом не сталкиваются. Потом спросил, все ли их города такие же большие, и не смог скрыть удивления, когда Алиса сказала ему, что город, в котором она живет – маленькая провинция, не более. Что есть города, где, чтобы увидеть верхушки домов, нужно лечь на землю – потому что так высоко голову попросту не задрать… Что безо всякой магии в этом мире множество полезных и диковинных чудес, только делают их не чародеи, а инженеры и химики.
Потом они поехали в лес, где Алиса сидела на берегу небольшого озерца, растянувшись в сухой августовской траве, а Иорвет совершенно бесшумно и быстро исчез среди деревьев. Спустя некоторое время он так же бесшумно, словно из ниоткуда, появился. Присел рядом. Вид у него был задумчивый и довольно мрачный. Некоторое время он молчал, а потом сказал:
- Хотел бы я знать, станет ли и мой мир однажды таким же.
Алиса не знала, что на это сказать. Она пожала плечами:
- Кто знает… Может, у вас там все будет по-другому.
Эльф вздохнул, сорвал какую-то травинку, принялся ее покусывать.
- Огромные города посреди умирающего леса, - сказал он. – Этот лес… Не хотел бы я быть его частью. Поехали отсюда, Алиса; я увидел все, что хотел. Мне не нравится здесь находится. Я чувствую… - он проворил какую-то длинную фразу на своей Старшей речи, мелодичную и непонятную.
- Я не понимаю твоего языка, Иорвет, - сказала Алиса.
- Я знаю, - кивнул он, и в его лице мелькнуло хорошо знакомое Алисе выражение. – Но в языке d’hoine слишком мало оттенков. Я не знаю, как тебе перевести.
- И не надо, - вздохнула Алиса, вставая. – Давай лучше просто уедем отсюда. Поехали лучше пообедаем!
И они обедали. А потом вновь пили пиво, сидя дома, на диване в гостиной.
И говорили, говорили…
А потом Иорвет учил ее какой-то старинной, невыразимо печальной эльфской песне. Алиса быстро запомнила довольно сложную мелодию, и вскоре у них уже выходило в терцию – все-таки Алиса действительно умела петь, и умела очень хорошо. А вот со словами была проблема… Иорвет продиктовал ей один куплет, она записала его на бумаге на слух, русскими буквами. Но при первой же Алисиной попытке это пропеть у него сделалось такое лицо, будто Алиса сунула ему за шиворот дохлую мышь. Он сердился, раздражался и ругался, пытаясь добиться от Алисы нужного произношения хотя бы одной простой фразы; но в итоге плюнул, и они все равно спели песню от начала до конца, причем Иорвет вел, а Алиса вторила без слов своим сильным, просторным голосом.
