— Что?

— Представляю, как художник обнимается с деревом, — дразнил Марк, не в силах удержать улыбку на лице.

Тревор, смеясь, швырнул в него полную лопату снега.

— Приступай к работе.

Марк отряхнулся, и они оба начали выкапывать дерево, как будто искали золото.

Освободив дерево от замерзшей земли, они положили его на огромную мешковину, которую Тревор нашел в гараже Марка, и потащили обратно в дом. Марк улыбался всю дорогу, и впервые за много лет, радость и удивление, чувства, которые, как он думал, потерял навсегда, пузырились внутри него. Он посмотрел на Тревора, который повернулся к нему с широкой улыбкой, и мир осветил еще одну грань. Он ничего не сказал и Тревор тоже. Момент не нуждался в словах, потому что эта грань была прямо там, в голубых глазах, как небо над головой.

Марк все еще улыбался, когда они притащили дерево в дом и посадили его в вазон возле камина в большой комнате с фронтальным видом на горы. Он разогнул спину и положил руки на бедра.

— Есть только одна проблема.

Стоя рядом с ним, Тревор отразил его позу.

— Что такое?

Марк посмотрел на своего гостя.

— У меня нет ничего, чтобы украсить ее.

Тревор толкнул плечом Марка.

— У тебя есть краска внизу. И у тебя есть попкорн и нитки, не так ли?

— Конечно.

— Тогда это именно то, с чего мы начнем, — Тревор поцеловал его в щеку, а затем игриво толкнул на кухню. — Ты включаешь музыку и запускаешь попкорн. Я подготовлю индейку и поставлю ее в духовку, а потом мы вместе украсим елку.

Это то, что он мог сделать для Марка. Это было не так много, и он, возможно, даже не догадается о мотивах Тревора, но это может быть та самая маленькая искорка, которая необходима Марку, чтобы он заново открыл свою страсть к творчеству.

Убедившись, что маленькая индейка будет готова к обеду через несколько часов, он отправился за своим блокнотом, графитом и цветными карандашами. Было бы легко сделать украшения из его припасов. Марк, вернувшись на кухню, набросал попкорн в миску, а рядом на стол положил маленький клубок из трехцветных ниток. Он отвел взгляд от своей работы и улыбнулся.

— Хочешь сделать это внизу? — спросил Тревор, и улыбка Марка сползла. — Твоя студия идеальная. Не нужно рисовать краской здесь на хорошей мебели, рискуя ее испачкать.

Марк не выглядел решительным. На самом деле, он выглядел совершенно растерянным.

— Что именно мы делаем?

— Украшаем твою елку.

— Елка находится здесь.

— Просто доверься мне, — усмехнулся Тревор и, кивнув головой, показал на лестницу. — Хватай попкорн и поехали.

Марк вздохнул, но не стал спорить. Принимая предложение, хотя ему явно не понравилась эта идея, он последовал за Тревором в заброшенную художественную студию. Беспокойство исходило от мужчины густыми волнами, и злость поднялась в груди Тревора, поражая его тем, как быстро и как сильно она вышла на поверхность. Он никогда не был тем, у кого был взрывной характер, но беспомощность в его собственной ситуации была сейчас проигнорирована, и, возможно, у него была причина для этого, которая не включала в себя вопросы «должен ли я прекратить диализ и когда?». В этот момент он направил всю свою бессильную ярость на мать Марка. Какой родитель вот так мог разрушить мечты родного сына, его душу? Или отвергнуть какую-то его часть по какой-то причине и заставить его чувствовать себя таким незначительным? У него в голове не укладывалось, как вообще человек может сделать что-то подобное.

Если бы мама Тревора могла усыновить Марка, она бы это сделала в одно мгновение. Она бы любила его, поощряла, следовала за каждой его мечтой и была бы рядом с ним всю дорогу. Непреодолимое желание забрать Марка домой, чтобы встретиться с мамой охватило его. Он попытался это свернуть.

Если бы только у него было время.

Но Марк никогда не встретится с его мамой. И он никогда не будет с ним больше, чем эти пару дней. Хуже того, теперь, когда он встретил этого мужчину, провел с ним время — он всегда будет знать, чего эти чертовы почки и его чертова группа крови стоили ему.

Тревор указал на кресла и стол в конце комнаты.

— Давай устроимся там, — сказал он, нуждаясь в том, чтобы уйти от темного пути, по которому шли его мысли, и сосредоточиться на том, чтобы вернуть Марка к радостям творчества. Даже если это было только для того, чтобы сделать рождественские украшения.

Марк оставался спокойным, пока Тревор раскладывал свои художественные принадлежности и собирал акварели и акриловые краски с полок. За день до этого он не заметил, что за стеллажом была небольшая комната, оборудованная средствами для чистки краски, контейнерами для воды и различными палитрами. Он покачал головой, снова удивляясь, как он мог создать такую идеальную художественную студию, и никогда не входить в нее и не пользоваться ею.

Убедившись, что у них есть все необходимое, Тревор сел напротив Марка.

— Готов?

Но Марк явно не был готов. Он сидел и смотрел на Тревора, выражение его лица было таким ранимым, таким потерянным, что потребность наполнить все его пустые пространства светом, счастьем и причастностью стянула грудь Тревора.

— С чего бы ты хотел начать? — прошептал Тревор. Ему, определенно, нужен был выбор Марка, чтобы выманить душу художника из темницы, в которой он ее запер.

Марк посмотрел на стол, нахмурившись и скривив рот. Он протянул руку и провел дрожащим пальцем по ручке кисти, затем по графитовому карандашу, а затем по набору цветных карандашей, кончиками пальцев касаясь каждого цвета, как будто они держали секретные сообщения. Он вернулся к кистям для рисования и потрогал наконечник филберта (прим. укороченная синтетическая кисть для рисования гуашью, акрилом), держа ее в руке, как будто он только что обнаружил потерянное сокровище. Что, по мнению Тревора, он и сделал.

Тревор улыбнулся, когда их взгляды встретились.

— Давай рисовать. А потом мы будем нанизывать попкорн.

Марк кивнул, и они в дружеской тишине вместе начали рисовать праздничные узоры на бумаге из альбома Тревора. Первая попытка Марка была… абстракция. Мазки и брызги зеленого, красного, синего и умбры — это получилось красиво. Казалось, очень медленно, но все же настроение Марка поднималось. Он уже не хмурился, и на лице появился намек на улыбку. Он жевал нижнюю губу, когда сосредотачивался, и абстрактные рисунки превращались в крошечные зимние сцены. Последним был смеющийся снеговик — темно-синее небо и кружащийся снег вокруг пухлого снеговика с длинным морковным носом и шляпой, сдвинутой на бок и маргариткой в ленте. Марк откинулся на спину и засмеялся.

— Вот. Кейт будет в восторге, когда я скажу ей, что на самом деле сделал снеговика.

— Кто такая Кейт?

— Наш помощник юриста, — сказал Марк, не поднимая головы, полностью сосредоточившись на своем художественном проекте. Он добавил. — Друг с работы.

— О? — Тревор мягко подталкивал к большему, но, когда понял, что не получит историю в красках, он сказал. — Хорошо.

Но в тот момент это не имело значения. Марк выглядел так, будто нашел свой рай, его настроение теперь было веселым, что было именно тем, на что надеялся Тревор. Может быть, после того, как он уедет, Марк спустится сюда один и нанесет что-то на этот большой чистый холст, стоящий там, как слон посреди комнаты.

— Давай нанижем попкорн, пока все это сохнет, а затем сложим рисунки бантиками, — предложил Тревор. Он схватил клубок и разделил нитку на три части, отрезая и протягивая один конец Марку. Они продели нитку в две иголки, и у них получилось нанизывать попкорн от середины к концам нитки.

— Конечно, — сказал Марк, но его взгляд все еще был на снеговике. Тревор не мог понять, о чем думал Марк, но у него сложилось впечатление, что Марк захочет продолжать рисовать. Если он был прав, дверь была взломана, и Марк захочет открыть ее полностью. Отлично.

— Как ты развлекаешься? — спросил Тревор, хватая горсть попкорна.