– Не скажи, Добрыня. Ой, не скажи, – покачал головой Микула Селянинович. – Повсюду воры да разбойнички. Вот к примеру, помнишь ты мою суму переметную? Уж на что она тяжела была. Только я один мог ее носить… – Микула скорбно замолчал.

– Ну, помню. Что дальше-то? – не понял Добрыня.

– Что, что… – проворчал Микула. – Сперли.

– Не может быть! – охнул Илья.

– Я сперва тоже не верил. Ну кому нужна котомка-то? Неподъемная, на вид невзрачная… Потерял, думал. Две недели искал. Нету нигде… Вор на воре! Куда податься простому крестьянину? Надо вернуться. Если вам мою сошку вынуть кишка тонка, то что ж, – пахарь вздохнул, – тогда я сам…

– Да не возьмет ее никто! – замахал руками Добрыня. – Возвращаться назад, какой крюк давать! И котомка твоя, точно, не украдена. Сам небось ее по пьяни где-нибудь забыл.

– Как по пьяни?! Окстись, Добрынюшка! – вскинулся Микула. – Да никто меня вовек перепить не мог!

– И в гостях у нас ты также говаривал, – коварно улыбнулся Добрыня.

– Ну да, – кивнул Микула. – Говаривал.

– А Добрыня и тогда тебя подначивал, – вспомнил Илья. – И побились вы об велик заклад. Кто кого перепьет, вы поспорили, – припомнив подробности, Илья схватился за голову. – А скатерка-то у нас ведь самобранная. Богатырь все пьет – не напивается. Зелено вино все не кончается.

– Да чего вы тут напраслину городите. Нешто мог я напиться до беспамятства?

– Так ответь мне, Микула Селянинович, кто из нас тогда заклад великий выиграл? – торжество зазвенело в голосе Добрыни.

Микула замолк. Напряженно задумался. Алене даже стало его жалко.

– Не помню, – оратай выглядел совершенно растеряно.

Добрыня уже торжествующе расправил плечи, но поймал суровый взгляд Ильи. Задумался. И тоже помрачнел лицом.

– Ведь и я того не помню, Микулушка.

– Охо-хо, ребятки, горе горькое – богатырь, пианый до беспамятства, – укоризненно потряс бородой Илья. – А сума твоя переметная и правда, либо у нас в дому, либо где в лесу Заповедном валяется. Как бы вор-злодей какой ни тужился, все равно она с места не сворохнется. Как и та твоя соха неподъемная. Так что дальше, Микулушка, поехали.

Они снова устремились в путь богатырским скоком, но не прошло и дюжины прыжков, как Илья натянул поводья. На пути у них, в чистом поле стоял черный шатер. А вокруг шатра бегал, громогласно ругаясь и размахивая руками, здоровенный усатый детина.

– Исполать тебе, добрый молодец, – произнес Илья, когда пыль вокруг остановившейся почти у самого шатра кавалькады рассеялась.

– Исполать и вам… – черноусый подозрительно окинул их взглядом, – люди добрые. Вы откуда? Чего вам надобно?

Богатыри удивленно переглянулись.

– "Вы откуда, чего вам надобно…" – ворчливо передразнил его Добрыня. – Вроде русский человек, вроде плечи, да ухватка богатырская. Что ж гостей-то не приветишь, не поклонишься? Не учен ли ты учтивости да вежеству? Али вовсе басурманский сын?

– Ты постой, Добрынюшка, свирепствовать, – прервал его Илья. – Это ж мой названый брат! Храбрый богатырь Дунай Иванович. Ведь двенадцать лет мы с ним не виделись. Похудел-то как, болезный, весь спал с лица. Может, с ним какое горе приключилося? Да от горя черны очи помутилися? Расскажи нам, что случилось, добрый молодец? Что с тобою за обида, что за горюшко? Отчего по полю бегаешь, ругаешься?

– Уж ты мой названый брат, да Илья Муромец! Я служил у короля ведь ляховкицкого, я служил у короля ровно двенадцать лет: еще три года служил ведь я в придверниках, еще три года служил я в предворотниках, еще три года служил я в портомойниках, еще три года служил я в приключниках. И подарил мне король ведь черной шатер, и подарил мне король бочку с зеленым вином, и подарил мне король чарочку позолочену, подарил он мне еще дубовый столб, и в столбу колечко позолочено.

"Такой здоровый шкаф, да в портомойниках? – удивилась Алена. – Тут уж точно, похудеешь, да спадешь с лица… Тьфу ты! Заразилась былинным слогом. Пообщаешься с этими богатырями…"

– Так теперь ты, брат, со службы направляешься? Что ж с тобой за горе приключилося? – продолжал расспрашивать Илья.

– В чистом поле я гулял, да охотился. А приехав к шатру, опечалился. Подарил король мне бочку – тридцать три ведра. Тридцать три ведра да зелена вина… – Алена отчетливо услышала, как все три богатыря громко сглотнули. – И вина-то ведь было малость отпито. Малость отпито, да чуть пригублено…

Лицо Микулы Селяниновича словно окаменело. Его пронзила страшная догадка.

– Неужто сперли? – прошептал он чуть слышно.

– Тридцать три раза я обошел шатер. Все высматривал, да все выглядывал. Бочки нет нигде, как растворилася. Знать какой-то злодей, басурманский сын, – заскрежетал Дунай зубами, – умыкнул, уволок ее полнехоньку!

– Так скочи ты поскорей на коня быстрого! – взвыл Микула Селянинович.

– Да выхватывай скорее саблю острую! – подхватил Добрыня Никитич.

– Уж порвем-то мы в клочья гада гнусного! – завращал глазами Илья Муромец. – Чтоб не смел украсть добра богатырского!

– Да я сам бы рад догнать того охальника. Да копьем колоть, да конем топтать! – сжал кулаки Дунай. – Только нету даже и следочка малого. Словно бочечка сквозь землю провалилася. Или словно кто унес ее по небушку.

Лица богатырей помрачнели. Скорбное молчание повисло на целую минуту.

"Как на похоронах" – подумалось Алене.

– А пожалуй, я, братцы, знаю-ведаю, кто бы эдак мог стащить нашу бочечку, – нарушил, наконец, тишину Добрыня.

– Кто?! – хором спросили остальные.

– Да не смотрите вы так, – вздрогнул Добрыня. – Я говорю "мог стащить". Это совсем не то же самое, что "стащил".

– Кто?!!

У Алены мурашки побежали по коже: "Вот так и начинаются войны".

– Ее мог бы утащить Черномор. Он же летающий. Да и замечен уже он был в воровстве. В позапрошлом году он уже крал, вот эдак, дочь Владимира Красна Солнышка, Людмилу.

– А ведь верно, – Дунай недобро сощурился. – Сперва по мелочам. Потом девок стал красть. А теперь и до бочек дошел… Ну, Черномор, я тебе припомню!

– Да один ты что ли, Дунаюшко? – вскипел Микула. – Да ить он нам всем в душу плюнул! Да за это мы…

«Да не та ли это бочка зелена вина, которую Черномор приносил на богатырскую заставу?» – осенило вдруг Алену. И она хотела поделиться своей догадкой, но, глянув на лицо Добрыни, смолчала.

Добрыня, еще секунду назад кипевший праведным гневом, замер, словно пораженный страшной догадкой. Он рукавом вытер пот со лба и пошел на попятную:

– Да постойте вы, ребятушки! Я же так сказал, предположительно. Может Черномор и ни при чем?

– Как это ни при чём? – заворчал Микула. – Сегодня он бочку с вином, а завтра, глядишь, и сошку мою вытащит.

– Да мало ли у нас летающих? – вопросил Добрыня. – Кто видал здесь Черномора этого?

– Нечего впустую разговаривать, – сказал, как отрезал, Илья. – Род спаси нас от суда неправого. Кто да как ту бочку крал, мы не видели. Только если про охальника дознаемся… Будь он хоть Кощей, хоть Змей Горынович – не сносить тогда ему головушки.

Глава 4

С друзьями, в гриднице высокой

Владимир-солнце пировал…

А.С. Пушкин

К стольному Киеву они подъехали уже впятером. Город был особенно красив с высоты птичьего полета: выглядел как игрушечный, и в то же время, поражал своими размерами. Он раскинулся за белокаменными стенами на холмах, прямо над полноводной рекой, окруженный заливными лугами, распаханными полями и густой россыпью деревень.

Богатыри остановились у самых белокаменных стен. Мимо, по плотно утоптанной дороге ручейком тянулся людской поток: пешие и конные, с телегами или просто с переметной сумой на плечах. Два стражника в воротах придирчиво оглядывали входящих, с некоторых требуя денег.

– Ежели осталось все по-прежнему, – Микула почесал живот над поясной калитой, – пеших пропускают беспошлинно. А берут с телеги по копеечке. С конного берут да полкопеечки.