Богатыри повернули коней туда, откуда неслась протяжная песня. Через несколько прыжков в ушах уже свербило от залихватского подвывания. Вдали показался широкоплечий детина в лаптях и белой холщовой рубахе. Он шел следом за плугом, который тащила соловая лошадка.

Подняв облако пыли, богатыри и Алена приземлились у него на пути. Пахарь прервал песню, остановился и стал их с интересом разглядывать.

– Исполать тебе, Микула Селянинович, – поклонился ему Илья, не слезая с коня.

– И вам исполать, добры молодцы, – пахарь сощурился, протер глаза и опять поклонился. – Исполать и тебе, молодая поляница. По добру ли приехали? Расскажите мне, что в честном мире делается, да скажите, не захворал ли Алеша, поповский сын?

От напевной речи Микулы снова засвербило в ушах.

– Где дорога на Киев? – прервал его Добрыня.

– Чаво? – переспросил Микула, сбитый с ритма.

– Чаво-чаво, соху свою разворачивай! – вскипел Илья: – Почто дорогу перепахал, окаянный? Иль тебе заняться нечем более?

– Дык… Илюшенька. Я дороги и в глаза не видывал. Пашу себе и пашу. Песенки пою, – Микула недоуменно огляделся. – Оралом поскрипываю, корешки да камушки с пашенки выкидываю.

– А дорога? – недобро сощурился Добрыня. – Где дорога на Киев? Ты погляди – одна сплошная пашня, куда глаз ни кинь! До тебя от того края пашни целый день обычного ходу. Если б мы не богатырским скоком скакали, так вообще бы тебя не догнали. А о простых людишках ты подумал? О каликах перехожих, о купцах да странниках? Шел здесь шлях, дорожка в стольный Киев-град. Обозами наезженная, конями протоптанная.

– Да не было дороги! – вскинулся Микула. – Разве что того-этого… – он виновато потупился. – Ну, какие-нито тропочки звериные… А Киевский шлях, кто ж его не знает… Там он, – Микула неопределенно махнул рукой куда-то на запад. – Я ить и пашу-то завсегда от леса, и до самого что ни есть киевского…

– Перепахал ты его, к такой-сякой ягой ядреной бабушке, – устало вздохнул Илья.

– Угу, – кивнул Добрыня. – Мы сверху прекрасно видели. Что ж ты, брат, такой невнимательный? Как теперь добрым людям от Черного моря в стольный Киев попасть, если даже мы подзапутались?

Микула поскреб задумчиво бороду.

– Ну дык, что ж теперь поделаешь? Что распахано, обратно не заровнять… На другой раз буду повнимательней.

– Ты, Микула, сейчас исправляй давай, – не отставал Илья.

– Да я бы рад, – расплылся Микула в улыбке, – но как исправить-та?

– А ты нас до Киева проводи, – улыбнулся в ответ Добрыня. – Сам, чай, давно в стольном городе не был.

– И то дело, – кивнул Микула. – Проедусь с вами до Киева, – он мечтательно улыбнулся. – Лишь метнусь на минуточку до дому, да одену одежку поприличнее, – оратай уже распрягал свою соловую кобылку.

– А про простых людей вы что, забыли? – вмешалась Алена.

– Это как так забыли? – удивленно посмотрел на нее Микула.

– Дороги-то нет, – пояснила она. – Нас ты проводишь, а все другие заблудятся. Хоть бы указатель какой повесили: "Киев, мол, там".

– Эх, до чего разумна красна девица! – Микула почесал бородку, ухмыльнулся. – Это мне недолго, так и сделаю! Подождите-ка меня тут две минуточки, – он вскочил на кобылку, ударил ее пятками в бока, и моментально исчез из виду.

– Да… Вот это лошадь, – мечтательно поглядел вслед Добрыня. – С места, без разгона, в богатырский скок ушла. Не то что мой Бурка или твой Чубатый.

– Ну, ты на своего Бурку напраслину не возводи. Помнится, дал ты ему раз плеточкой промеж задних ног, так он тоже с места, без разгона, в богатырский скок пошел.

– Угу, – скривился Добрыня. – Весь день потом скакал, остановиться не мог. Коли тебе, Ильюшенька, промеж ног плетью заехать, тоже, небось, с места в богатырский скок пойдешь.

Представив себе эту картину, Алена чуть от смеха не свалилась на землю. Илья, обиженно посмотрев на них, уже собрался сказать что-то в ответ, но тут с неба раздался свист и на пашню обрушился Микула Селянинович на своей соловой кобыле. Когда пыль развеялась, богатыри завистливо зацокали.

– Эка шляпа белая, пуховая, – покачал головой Добрыня.

– Микула расплылся в довольной улыбке. Давешний пахарь был почти неузнаваем: зеленые сафьяновые сапожки с модным высоким каблуком и закрученным кверху носком, черного бархата кафтан, вышитый серебряной нитью. Расчесанные русые кудри рассыпались из-под шляпы на черный воротник.

«А я-то все думала, что же такое эта пуховая шляпа из былин? – подумала Алена. – Оказывается это такая фетровая шляпа с отворотами».

– Так пойдет? – Микула показал Алене прибитую к длинному колу доску с намалеванным наскоро кулаком и надписью: "Киев там".

– Угу, – Алена кивнула.

– Ну так я мигом, – и он снова, ударив свою кобылку пятками в бока, исчез за горизонтом.

– По последней Киевской моде обрядился, – вздохнул Добрыня. – Дюк Степанович, небось, и тот от зависти удавится.

Через пару минут Микула снова со свистом рухнул с небес на пашню.

– Ну все, готово. Поехали. Провожу вас до стольного Киева.

Но даже богатырским скоком дорога до Киева оказалась неблизкая. Микула попридержал прыть своей лошадки, и скакал с богатырями стремя в стремя. Его так и тянуло на светский разговор:

– Был я недавно в городе, в городе-то славном во Ореховце. Закупил там соли пару сот пудов, – напевно гудел Микула. – Мужички-то все в том городе разбойнички…

– Отчего это, Микулушка, разбойнички? Нешто кто-то тебя там приобидеть смел? – встрепенулся Илья.

– А послушай-ка ты дальше, Илюшенька… Как купил я соли в городе все триста пуд, окружили мужички мою тележечку. Стали у меня они грошей просить.

– Отчего ж не дать-то? Дело доброе, – улыбнулся Илья.

– Дык и я о том подумал, Ильюшенька… Я им стал-то ведь гроши делить. А грошей то мало становится, мужичков-то ведь да больше становится. Потом стал-то я их ведь отталкивать. Стал отталкивать, да кулаком грозить. Положил тут я их ведь до тысячи, – Микула разошелся не на шутку. Рассказывая он уже грозно размахивал руками. – Кто стоймя стоял, тот сидьмя сидит, кто сидьмя сидел, тот лежмя лежит…

– Ну а кто лежмя лежал? Те как? – Добрыня ехидно ухмыльнулся.

– Дак ить… – запнулся Микула. – Да что ты, в самом деле! Я ж не злодей какой-нибудь. Пусть и дальше валяются.

– Да уж, сочинять горазд ты, Микулушка, – подытожил Добрыня.

Микула нахмурился.

– А ты съезди, не сочти за труд, в Ореховец. Коли будут там с какого хошь прохожего, хоть бы с сильного, а хоть бы и со слабого, хоть бы с бедного, а хоть бы и с богатого, не давать проходу, гроши спрашивать… Коль увидишь ты такое в Ореховце, так отдам тебе за то я своего коня.

Добрыня прикусил губу. Илья грустно вздохнул:

– Что же, братцы, вы снова заспорили? Разве кто в тебе, Микула сомневается? А ты Добрыня, хоть и умный, а совсем дурак. Стыдно. Тоже мне, нашел, кого подначивать.

Пару минут богатыри хмуро молчали. Впрочем, долго так продолжаться не могло. Добрыня начал рассказывать Микуле, как он поймал лешака. Потом они с Микулой и Ильей вспоминали, как весело гуляли на богатырской заставе пару недель назад. Кончился этот разговор взаимными приглашением заехать в гости. И вдруг Микулу словно током ударило.

– Стойте! – он натянул поводья своей лошадки. Спутники последовали его примеру и вся кавалькада, опустившись на широкое поле, остановилась. – Я ведь снова забыл ее убрать! Ох, оставил снова сошку во бороздочке. Не для-ради прохожего проезжего! – Микула заломил руки. – Как бы сошку из земельки повывернуть, из омешков бы земельку повытряхнуть, да бросить сошку за ракитов куст…

– Да мы знаем эту шутку, Микулушка. Уж ты, право, нашел, кого разыгрывать, – усмехнулся Илья.

– Да сопрут ведь соху. Полна Русь проходимцев да жуликов.

– Ну снова-здорова! – всплеснул руками Добрыня. – Да ее кроме тебя из землицы никто не вывернет. Помниться, даже Вольга со всей дружиной не смог.