– Что же, нам бросать повадку богатырскую? – буркнул Добрыня. – Ничего, у нас добрый князь, отходчивый. Посерчает малясь, да охолонится.

Отвесив поклон, богатыри приняли чаши, и Добрыня ответно произнес:

– Пьем и мы за здоровье богатырское. Чтоб ума и слуха было нам достаточно, от врагов бы защищать Россию-матушку, да прекрасный город Стольно-Киевский, да тебя, наш ласковый Владимир-князь, – и все трое одним духом выпили поднесенные им ковши.

Гроза миновала, и дальше пир пошел своим чередом. Богатыри рассказывали друг другу о недавних приключениях, интересовались столичными новостями. Самой главной новостью было похищение Людмилы – младшей дочери князя Владимира. Собственно, два года назад ее уже похищал Черномор. Добывать княжну из неволи вызвались тогда местные бояре Фарлаф и Ратмир, да какой-то богатырь из степей – Руслан. После долгих мытарств Руслану удалось вызволить Людмилу, но до свадьбы у них дело не дошло. Познакомившись поближе со стервозным характером юной княжны Руслан сбежал обратно в степь. А Людмила так и осталась жить при папочке, дожидаясь другого жениха. И вот, на днях снова пропала. Князь почему-то пребывал в уверенности, что Людмилу украл именно Черномор и подыскивал новых героев, которые бы отправились ее вызволять. Собственно, последний княжеский указ обещал большую награду, руку и сердце Людмилы и чуть ли не полкняжества в придачу тому, кто ее освободит.

– А чего это… ик, Дунаюшка не ест, не пьет? – осведомился весьма пьяный Дюк Степанович, присоединяясь к компании богатырей. Он уселся рядом с Дунаем и обнял его за плечи. – Помнишь, брат, гуляли мы в прошлом году, при дворе у короля, у Ляховицкого? Ведь слугой служил, индо весел был. Отчего же теперь, брат, печалишься?

– Я скажу, отчего он печалится, – вмешался Микула. – Оттого что Черномором обиженный.

– Черномором? Да как же так случилося? Что же это Черномор опять свирепствует? – Дюк выжидающе уставился на Дуная.

– Я служил у короля ведь ляховкицкого, я служил у короля ровно двенадцать лет… – начал свой рассказ Дунай.

«О, боже! Опять он жалуется. Да что же это за богатырь такой?» – чтобы отвлечься, Алена отхлебнула пива из поданного ей серебряного кубка и надкусила медовый пряник.

– Еще три года служил я в портомойниках, еще три года служил я в приключниках. И подарил мне король ведь черной шатер…

«Вообще-то здесь хорошо, интересно. Вот только Добрыня с Ильей сейчас попьют вина, да и вспомнят, что приехали в Киев, чтобы женится на мне. Случилось бы что-нибудь эдакое, чтоб стало им не до того».

– … и вина-то ведь было малость отпито. Малость отпито, да чуть пригублено…

Последние слова Дуная сопровождались дружным возмущенным стоном:

– Ну Черномор, ну гнида!

– Вот ведь охальник!

– Злодей…

– Удавил бы своими руками!

– Своими руками, говорите? – появившийся откуда ни возьмись князь Владимир оглядел богатырей. – Кто это тут у нас Черномором обиженный?

Воцарилось молчание. Взгляды устремились на Дуная, обильными возлияниями возмещавшего утрату своей бочки. С трудом поднявшись, Дунай оперся о стол кулаком, чтобы не шататься, и отвесил князю поясной поклон.

– Уж ты князь Владимир стольно-киевский! Изобидел меня Черномор-колдун. Я служил у короля ведь ляховкицкого, я служил у короля ровно двенадцать лет…

– Слышал уже, – сморщившись, как от зубной боли, торопливо перебил его князь. И, подойдя к богатырю вплотную, по-отечески положил ему руку на плечо. – Ай же ты, Дунаюшка Иванович! Возьми ты у меня силы сорок тысячей, возьми казны десять тысячей, поезжай во тую землю, в Черноморову, забери мою любимую доченьку. Буде в честь ее Черномор не даст, забери тогда ее силушкой!

Дунай затравленно оглянулся и, кажется, совсем протрезвел, представив себе, как сорок тысяч княжьих людей по дороге проедают десять тысяч княжьей казны а потом разбегаются при виде колдовским образом летающего Черномора.

– Солнышко ты, Владимир стольно-киевский! – запричитал Дунай. – Ой не надо мне силы сорок тысячей, мне не надо казны десять тысячей! Дай-ка ты мне любимых товарищей, Илью Муромца да Добрыню Никитича, – взгляд Дуная при этом устремился на двоих богатырей, словно бы умоляя – «не выдайте».

Князь Владимир, окинув взглядом свою притихшую рать, скорбно хмыкнул, видимо сожалея, что теперь не получится услать их всех на месяц-другой с глаз долой. Потом перевел взгляд на Илью и Добрыню, понимающе усмехнулся и развел руками.

– Ай же вы, Илюша да Добрынюшка! Пожалуйте к Дунаю во товарищи.

Илья, пожав плечами, отер с усов пивную пену и молча поднялся из-за стола. Добрыня нарочито низко поклонился князю и Дунаю.

– Ой спасибо тебе, князь да стольно-кивеский, и тебе, Дунаюшко Иванович, за почет, за ласку, за доверие, – саркастически усмехаясь, нараспев проговорил он. – Нешто мы с Ильей теперь откажемся?

Прямо из-за столов Илья, Добрыня и Дунай двинулись на двор. Следом за ними устремился князь и весь пировавший в гриднице люд, который еще мог стоять на ногах.

«Ну вот, опять куда-то ехать. Кого-то спасать… Меня, конечно, ни о чем не спросили», – вздохнула Алена и пошла следом за богатырями. На крыльце она немного замешкалась в образовавшейся толчее, и вдруг увидела трех богатырей, одного за другим вскачь летящих к лобному холму на торговой площади.

– Стоять! Куда?! – спохватился князь Владимир.

Но Добрыня уже хлестнул своего Бурку, и тот, взвившись с места, перемахнул наугольную башенку крепостной стены. Следом взлетел Чубатый. Последним скакнул Дунай на своей все также перегруженной сверх всякой меры лошадке. Предусмотрительно взяв чуть правее, он пролетел мимо башни в локте от белокаменной стены. Не успевший отдохнуть конь зацепил копытом за верхнюю кромку и обрушил вниз один из крепостных зубцов.

– Да что ж это! К растакой ягой ядреной бабушке! Когда-нибудь сроют этот холм?! – затряс кулаками Владимир. – Кто у нас отвечает за благоустройство в черте города?

Не найдя среди окружающих его подобострастно улыбающихся боярских рож отвечающего за благоустройство (тот поспешил пригнуться, прячась за спинами товарищей), князь махнул рукой и направился обратно в хоромы.

– Видали добрых молодцов сядучись, не видали добрых молодцов едучись, – прокряхтел кто-то в толпе. – Эх, молодость, молодость.

«А как же я? Куда же они без меня?.. Неужели забыли?! – заметалась Алена. – Ну конечно, первым делом самолеты. Ну а девушки? А девушки потом».

Микула попытался утешить ее:

– Ну да что ты убиваешься, Аленушка? В том походе тебе делать нечего. К Черномору дорога, знамо, долгая. До заморского того до Ново-города. Ну да кони у них шибко быстрые. Ты здесь месяц-другой пообвыкнешься, а они к тому времени управятся, – он блаженно улыбнулся, и подсунул Алене ковш с какой-то пенной жидкостью. – Выпей лучше медку, да скушай пряничек.

– Целый месяц тут сидеть? – засомневалась Алена. – Может, лучше обратно на заставу богатырскую поехать?

– А и на заставу езжай. А я провожу тебя завтра утречком, – убедившись, что Алена сделала большой глоток из подсунутого ковша и впилась зубами в пряник, Микула вернулся к прерванной беседе с соседом:

– Я как ржи-то напашу, да в скирды сложу, я во скирды сложу, да домой выволочу, домой выволочу, да дома вымолочу, а я пива наварю…

«Да что ж это такое? – со все возрастающей обидой думала Алена. – Добрыня-то как вздыхал. Я уж поверила, что он в меня влюбился. Илья тоже хорош! Бросили меня, даже слова не сказали. Как вернутся – убью! Только бы они все живые вернулись».

– О! Будь здоров… ик, Микула Селянинович! – прилагая усилия, чтобы поддерживать себя в вертикальном положении к ним приблизился, сияя бессмысленной голливудской улыбкой, богатырь.

– Будь здоров и ты, Дюк Степанович, хотя мы с тобой уже здоровались, – кивнул ему Микула.

– Что за отрок с тобой, коса русая?.. Как зовут тебя, красна девица? – Дюк Степанович сверкнул глазами и, то ли из-за врожденной галантности, то ли из-за полной уже невозможности держаться на ногах, припал у ног Алены на одно колено и схватил ее за руку.