– А почему сейчас рассказываете? – поинтересовался Петр.
– По тюрьме среди заключенных пошел слушок, что он был первый из троих… Вот я и решил вам рассказать… Все-таки вы разбираете это дело, вдруг они правы…
– То есть, вы хотите сказать, что правда по-любому выплывет наружу и чтобы не опорочить имя свое и тюрьмы, вы решили сами все рассказать?
Начальник молча кивнул. И только выждав паузу продолжил отвечать на вторую половину моего вопроса:
– Происходили эти самоубийства ночью. С утра мы находили их уже мертвыми. Все были повешены.
– На чем? – спросил Прохоров.
– На колючей проволоке. Я не знаю, даже не имею ни малейшего понятия, откуда они ее брали. Мы проверяли, нигде ничего отрезано не было.
Тут начальника позвали, и он вышел наружу. Мы с Прохоровым остались одни. Я снова стала оглядывать кабинет.
– Не похоже, чтобы он врал – внезапно для меня сказал Петр.
– Я тоже так думаю – согласилась я. – Но мне он не нравится. Ты наверное посчитаешь это странным, он же к нам отнесся с большой симпатией и с радостью согласился все рассказать…
– Зря! Мне он тоже не нравится. Не люблю излишне любезных личностей!
В этом мы с ним были схожи. Петр встал и стал все рассматривать, даже достал из сумки камеру, чтобы сфотографировать что-нибудь подозрительное.
– Как думаешь, он надолго ушел? – переживала я, чтобы нас не застукали.
– Если его так внезапно вызвали, и он не стал обсуждать это в кабинете, то минут на 15 точно. Не удивлюсь, если это 4-е убийство, ну или кто-то взбунтовался из его «послушных воспитанников».
Прохоров продолжал шарить по кабинету, просматривая бумажки, содержимое шкафов… Я последовала его примеру и тоже встала, чтобы осмотреться. Взглянув наконец-то на ту рамку, я увидела фотографию начальника с двумя мужчинами и одной женщиной. Я ожидала увидеть семейное фото, было странно натолкнуться на дружеское фото. Я не стала придавать этому большое значение, и пошла к окну. Оно выходило во двор, где как раз обычно выгуливали заключенных. Я стала вглядываться и заметила там нашего недавнего собеседника, который что-то кричал на заключенного. Тот же указывал на свои руки, поднимал рубашку, что-то кричал и вытирал лицо.
– Петь, иди сюда! – обратилась я к коллеге и, когда он подошел, указала на эту картину – По-моему, этот заключенный плачет.
Прохоров начал всматриваться, почти впритык прижавшись к окну и поднимая голову то выше, то ниже.
– Странно – сказал Петр. И после того, как я согласилась, добавил – У него на теле ссадины.
– Как ты заметил? – я начала вглядываться и удостоверилась в его словах. Огромный синяк на правом боку даже со второго этажа было видно.
Петр отошел от меня и стал снова что-то отыскивать и фотографировать в шкафу. Я не могла оторваться от происходящего за окном. Тут начальник тюрьмы поднял на меня голову, и я немного отпрянула.
– Петь, он видел меня! Начальник видел! – испуганно сообщила я коллеге.
– Вот и хорошо! Теперь нам даже спрашивать не придется! Сам все расскажет.
Я удивилась спокойствию Прохорова. Выглянув в окно, я поняла, что начальника уже не видно. Я резко повернулась к Петру:
– Скручивайся, он идет к нам!
Он тут же начал складывать все обратно в шкаф, я стала помогать ему, запихивая камеру обратно в портфель. Устроившись на стульях, как ни в чем не бывало, мы облегченно выдохнули. Дверь отворилась, и зашел начальник.
– Простите, что задержался, – сказал он с одышкой. – Там заключенный жаловался на свои синяки, ну вы видели, – последнее было адресовано мне.
– А в чем причина ээ…травмы? – спросил Петр.
– Видимо, подрался, – ответил тот.
Прохорова не устроил ответ. Его тон стал язвительный и более резкий:
– Видимо? Он же не глухой! Он вам объяснял причины своих синяков, и вы еще говорите «видимо»?
– Понимаете, доверять преступникам как-то …– он остановился, подбирая нужное слово – неправильно.
– Тогда чему вы не поверили? – не унимался мой коллега.
– А какое это имеет отношение к делу?
– Прямое. Вдруг это прольет свет на происходящее!
Я решила вмешаться в их диалог:
– Может быть, вы разрешите нам с ним пообщаться?
– Но я не понимаю, зачем вы заостряете на этом внимание?
Начальник негодовал. Он уже ни один раз пожалел, что впустил нас внутрь. А также он понимал, что был загнан в тупик. Либо открывать все карты, либо будет хуже. Петр сказал уже более спокойно, чувствуя, что для достижения цели осталось не так много:
– Он, как я понял, наиболее разговорчивый у вас тут? Мы зададим всего пару вопросов про те 3 случая, так что не волнуйтесь.
– Да я и не волнуюсь, – сразу стал защищаться он. – Просто я не понимаю смысл, но ладно, раз вы настаиваете…
Начальник позвал того парнишку, который вызвал его прошлый раз и велел отвести нас поговорить с Кипринским. Видимо, это фамилия того преступника, которого мы с Прохоровым видели через окно. И он повел нас в нужном направлении. Мне еще никогда не приходилось общаться с преступниками. Петр заметил мое волнение и незаметно взял меня за руку. Это длилось совсем недолго, но тепло, исходящее от рук моего спокойного коллеги придало мне сил. Вот уже второй раз за день ему приходится делать попытки меня успокоить. Правда, его же никто не заставляет это делать! Мы зашли в кабинет, такой я ни раз видела в детективах, когда к подозреваемому приходит адвокат побеседовать и придумать нужную стратегию защиты. Вот и здесь посреди серого помещения, ближе к левому краю, стоял длинный стол, по краям располагалось по два стула.
– Присаживайтесь, – буркнул паренек. – Сейчас я приведу вам Кипринского.
Мы последовали его совету и сели на стулья слева от двери, чтобы видеть как будут вводить заключенного.
– Страшно? Все-таки уголовник! – поинтересовался Петр, и тут же взяв меня за руку, сказал – не переживай. Любой лишний шорох и его уведут.
Вот за это я и волновалась, что они используют любое лишнее движение или слово, чтобы его увести. Как это предотвратить? Я посмотрела на Прохорова, он сидел спокойно и уверенно. Видимо, он не переживал за то, что сейчас будет происходить. Поэтому я решила полностью положиться на него. Ведь если бы ни он и его повадки, то я бы сюда даже не попала.
Открылась дверь и появился невысокий смуглый мужчина лет сорока, с боязливым бегающим взглядом, он отличался некоей сутуловатостью. Он остановился, осматриваясь, но сзади его подтолкнул тот самый парень, чтобы тот двигался вперед.
– На стул! – скомандовал парень, который не так давно очень мягко обращался к нам. Сам же он встал возле двери.
Заключенный неторопливыми осторожными движениями подошел к стулу, пристально смотря на нас, и медленно опустился на него. Его настороженность заставляла и меня следить за каждым его движением. Казалось, что я уже слежу даже за его дыханием.
– Не могли бы вы ненадолго выйти, – обратился мой коллега к парню в дверях.
– Я обеспечиваю вашу безопасность!
– Не переживайте, я смогу постоять за нас обоих, – настаивал на своем Петр.
Удивительно, но настаивать больше не пришлось, и мы остались в комнате одни. Я решилась открыть рот:
– Здраствуйте, мы журналисты из новостей и хотели задать вам…
Но он не дал мне договорить, вскочив со стула и подавшись вперед. Прохоров тут же встал и закрыл меня, но вместо нападения мы услышали крик о помощи:
– Спасите меня! Спасите! – громким шепотом повторял заключенный, опираясь руками о стол и смотря пристально на нас. Его глаза стали еще больше, чем до того, как он сел на стул. Весь вид его выглядел несколько пугающе. – Вызволите меня отсюда! Переведите в другую тюрьму!
Тут он схватился за голову, и стал опускаться обратно. Он зажмурил глаза. Губы были приоткрыты, уголки их смотрели вниз, и я расслышала, как он начал всхлипывать. Да, он заплакал. Что могло происходить здесь, если преступники, эти черствые бессердечные люди, несущие зло мирному населению, были настолько сломлены? Внезапно мы с Прохоровым различили следующие его слова:
