Ржавые торжественные каравеллы
Продаются в лавочках Барселоны.
И редко какую-нибудь из них
Купит, как сувенир, иностранец,
Чтобы поставить потом в кабинете
Рядом с трубками и кисетом,
Пряно пахнущим табаком.
Он станет медленно вспоминать,
Как там, вдалеке от зябких широт,
В пестроте и гомоне юга,
У причала, где ждет туристов фиакр,
Среди прогулочных яхт
Стоит одинокий фрегат Колумба,
И лазурное небо слепит глаза,
И спокойно осеннее море.
Пусть солнце одно над нами
Во тьме не жалеет света,
Старая строгая Англия —
Совсем другая планета.
Я все обошла препоны
И, здесь оказавшись чудом,
Нашла, что ее газоны
Слепят чужим изумрудом.
На острове с моря ветер
Дул зябко и угловато.
Я вечером выходила
К ближайшему автомату.
И, вроде бы как соседка,
Хоть вовсе с тобой не схожи,
Звонила тебе нередко,
Ведь ты из России тоже.
Мы неподалеку жили
Растерянно и отключенно.
В северной части Лондона
Смыкались наши районы.
Звучал звонок осторожный
В твоем бесприютном доме,
И шелестел твой голос
Сумерек невесомей.
Во время встреч и прогулок
Была оживленной вроде.
Я так и не догадалась,
Что боль твоя на исходе.
Хоть здесь прожила немало,
Чего-то недоставало.
Меж Лондоном и Россией
Бездомно метаться стала.
Удача ли изменила,
Изъела ли дни растрава,
Решила то, что свершила,
На что не имела права.
Мне кто-то сказал об этом
В предзимней Москве незрячей.
В земле ее прах твой стынет,
Да только с душой иначе.
И Тот, чье имя святится,
Неужто мне не позволит
За бедную заступиться,
К молчанию приневолит?..
Бесслезно тебя оплачу,
Но, не одолев остуду,
У гроба стоять не стану,
Прощаться с тобой не буду.
В районе твоем высоком
Опять при любой погоде
По улочкам викторианским
Всё так же с тобою бродим.
И хоть недавно знакомы,
Друг другу близки, поскольку
Любая земля чужая —
Чужая земля и только.
Сюда не смогла вернуться
И там не могла остаться.
Сместившей в пространстве время,
Так просто в них затеряться.
Прощай! Запахни потуже
В мёрзлых метелей стужу
Свою одинокую душу,
Всё дальше она, всё глуше…
Я прилетела в Рино. В сияющий аэропорт.
И сказала: – Ад. Я прибыла из ада.
Изобретательный дьявол
Такого б не мог создать.
Бастовали шахтеры. Взмывали цены.
Манежную било в падучей.
Ползло студенистое тело путча.
И вот под крылом самолета Невада.
Всё то, что вместило протяжное
И безучастное слово – расплата,
Не надо опять вспоминать.
Бесшумный лоск.
И вежливые повсюду – «Икскьюз ми», «Со́ри».
Огней неведомых море
И случайных улыбок море.
Не рассказать, как выпустили,
Как билет удалось достать.
Злополучную визу
По безмятежной ошибке
В американском посольстве дали.
И через Хабаровск, пустой и хмурый,
До Сан-Франциско
За пачку заморского чая
Мне протянула через окошко билет,
Оттого, что сжалилась почему-то,
Аэровокзальный ангел,
Агент по имени Галя,
Усталая женщина
Удрученных измученных лет.
Казино на плато.
Можно выбрать любое по настроенью.
И, от себя ускользая,
Нырнуть с головой в ослепительный шум.
И следить, как восточный хозяин
Обходит свои владенья неслышною тенью,
Бриллиантом кольца небывалых размеров пугая,
Совсем не весел, в отличье от всех,
И даже угрюм.
В «Кларио́не» зелень ковра мягка,
И цветы по нему розовеют,
Внимая руке,
Выпускающей карты из плотной колоды на волю.
И бесплатных напитков подносы
Проносят, в тугих купальниках,
Наподобье балетных трико,
Длинноногие официантки.
И кости шуршат по сухому суконному полю.
И Везувий над рушащейся Помпеей
На полушарье родном далеко.
Далеко Солянка. И дождь моросит
На Кольце Садовом.
И на Цветном в подъезде
Слабая желтая лампа горит.
Разбитая лестница. Смрадный лифт.
На четвертом живет подруга Наташа Щеглова.
Но сейчас – у матери,
Сдает иностранцам квартиру,
Чтоб концы с концами свести
И хоть как-то наладить быт.
Перед отъездом – обмен валюты.
Законы толпы безжалостно-люты.
Перекличка в семь.
Номера на ладонях. Галдеж.
Милиционер аннулировал списки,
Чем терпеливых граждан привел в состоянье смуты.
Ведь с зимы отмечались,
С работы отпрашивались.
А теперь что ж?..
А в черной очереди за маслом
По ценам, пока что ниже тех, что на рынке,
Зимою холодно
И у батарей, за дверью, – хорошо, что напротив дом,
Толкутся люди, отогреваясь,
Обсуждая политику и ее новинки,
И обратно покорно в срок возвращаются,
От тепла отрываясь с трудом.
Сон в Неваде приснился (опять повторился),
Что в булочной хлеб у метро покупаю.
Независимость от ностальгии,
Которую многие тут повсюду стремятся изобразить, —
Унизительная бравада,
Грех гордыни и ложь пустая,
Чтоб себе в трагедии не признаться
И несчастными не прослыть.
Замыкается круг.
Никогда никуда никому из него не выйти.
Он пространство сдавил,
Реки времени вспять повернул.
Казино даже ночью открыты.
Колеса Фортуны
Вертятся по наитью
В направленье обратном,
И подступает вплотную,
Все звуки собой заслоняя,
Какой-то глухой и подспудный гул.
Слот-машины безумье —
В огни зазывные приманка.
Бойко центы в отверстье бросает
В надежде на выигрыш американка.
Эти рваные строки
Она не поймет, не прочтет.
Дождь со снегом сечет
По Москве, по траве,
По ее неанглийским газонам,
Бьет наотмашь в лицо
По своим третьеримским,
Неведомым миру, себе лишь известным законам.
И пространство и время, которых и нету,
Не в счет.
