«Везде по морю…» Везде по морю С самого утра Снуют Прогулочные катера. А рядом лодки, Прорезая зной, Как яркий снег На глади голубой. И целый день, Слегка глаза прикрыв, Так весело Нащупывать мотив, Улавливая, Как он сам идет Легко навстречу По свеченью вод. Смотря в морскую даль Сквозь этот свет, Поверить просто В то, что смерти нет. Ведь лишь об этом У прибрежных плит Сейчас волна Так ласково шуршит. Лишь это в ветре, Что со всех сторон Летит сквозь мреющий Слепящий сон. И катер, Волны расшибая влет, О том же В ослеплении поет. Все это новый Повторит рассвет. Пусть – ложь, обман, — Прочнее правды нет. И потому, Ее бессменный страж, Об этом же — Поспешный карандаш. «По своей, чужой ли воле…» По своей, чужой ли воле — Дом с окном на Капитолий, И давно со всех сторон Влажный важный Вашингтон. И, надетые с размаху, Дни совсем иных широт, Будто новая рубаха Впору, только ворот жмет. Он не весь из прежних убыл. Вдалеке хрустальный купол (Не Исакий, боже мой!..) Четко виден в час ночной. – Каторжная жизнь, – вздыхает. За окном совсем светает, Но бессонно факс шуршит И компьютер порошит. В зарослях аппаратуры Не заснуть и не проспать. Складки штор за креслом хмуры, Буквы аббревиатуры Расплываются опять. Я случайно не нарушу Этой жизни колею. Разгадать чужую душу Так же трудно, как свою. На каких-то пару суток, За собой спалив мосты, В вашингтонский промежуток Я с судьбой его на ты. Сердце-устрицу не сложно Занавесить скорлупой, Очень скрытной, осторожной, Слишком хрупкой, но глухой. Там под ней чужая рана, Разъедающая грусть. Я ее ломать не стану, Даже и не прикоснусь. Бережно ее не трону. Буду так же потаенно Дней плести слепую вязь, Лишь улыбкой заслонясь. Через пропасти влекома Случаем или судьбой От родимого Содома, Так любимого и мной, Принимая все как милость, Без надежды и мечты, Я сама сюда вломилась С пепелища темноты. И, везенью неудачи Отдавая все на слом, Бьюсь, как бабочка, незряче, В этом городе чужом. Влажным жаром щеки студит, Льющимся из тьмы в окно, И теперь что дальше будет, В общем как-то все равно. Может быть, в судьбе помарка, Может, новая межа. В медленных и пышных парках Летняя трава свежа. К этой жизни прикоснувшись, Ухожу своим путем, Мимолетно улыбнувшись, Потому что ни при чем. Впрочем, я нечаянно знаю, Что и горе – не беда. Не прощаюсь, исчезаю, Растворяюсь без следа. «Мы – в вражьих станах. И наш с тобой…»
Мы – в вражьих станах. И наш с тобой Сражений путь предрешен. И ты – возлюбленный недруг мой Длины веков испокон. Иным ты вовсе не должен быть В извечной этой войне. И целей разных нам не избыть, — Таким лишь нравишься мне. В согласье только с самим собой, В лукавстве прежних дорог, С бессмертной, как и твоя, душой Лишь так обойтись ты мог. «И все равно тебя я вспоминаю…» И все равно тебя я вспоминаю. Но ты – как бы уже за пеленой. И время, безутешный след смывая, Забвенье шлет возвратною волной. И часто отзвук дней прошедших слыша, Уже и сердце вовсе не теснит. Но все-таки, хоть стала глуше, тише, Вдали опять мелодия болит. Она минувшим не переболела, И память ей не стала тяжела. И то пылала музыка, то тлела, Но все же не остыла, как зола. И, созданный тоской воображенья, Пролитое мечтою через край Мучительно-пустое наважденье, Не приближайся и не исчезай!.. «Вечером тихим, дорогой лесной…» Вечером тихим, дорогой лесной, В сумерках, наугад. Что там за шорохи за спиной? Кажется, лыжи твои шуршат… Сердце в груди на мгновенье замрет И оборвется полетом листа. Но золотая догадка блеснет, А за спиной – темнота. Только от искры, как вздрогнувший конь, Льдистой поземкой покроется пруд. Только глаза, словно вялый огонь, Воспоминаньем цветут. |
