Следующие сутки оказались для персонала тюрьмы чрезвычайно напряженными. Начальник не покидал своего кабинета и то и дело требовал отчетов. Первыми на стол Копельмана легли рапорты о происшествии от охранников. Он отдал их вызванному из города психологу и велел найти хоть что-то.

– Кого-то нужно уволить, обязательно! – Копельман воздел палец вверх. – Кто-то должен поплатиться за инцидент!

Следом поступил отчет от медиков и психологов, которые провели расследование. Его принес Ганс Алькин.

– Сэр, тут такое дело…

– Смелее, Алькин, – подбодрил медика начальник.

– Мы просмотрели записи до инцидента и после, в частности и записи самого… э-э-э…

– И?

– По всему выходит, сэр, что заключенный Каташи сам себя убил.

– Да ну? – Копельман подался вперед. – Каким же образом?

– Он сам воткнул себе обломок ручки от ложки в шею. За каких-то тридцать секунд до того, как в камеру вошел заключенный Коулл. Вот, посмотрите. – Алькин положил перед начальником планшет и активировал запись. – Вот, смотрите, они сидят друг напротив друга, смотрят друг другу в глаза. Это обычное их поведение. А вот теперь, смотрите, Каташи говорит.

– Звук есть?

– Да, сэр, но при таком медленном воспроизведении вы ничего не поймете. Я позже вам проиграю на обычной скорости. Смотрите дальше. Каташи говорит, но едва раскрывая рот и очень тихо. Но Коулл его, по всей видимости, слышит. Вот Коулл встает и выходит, вернее, пытается выйти, ударяется о стену, оборачивается, Каташи ему опять что-то говорит, Коулл выходит из камеры. А теперь смотрите внимательно. Едва Коулл покинул камеру, Каташи вонзает себе в шею ручку от ложки. Обратите внимание, что она обернута полоской ткани. Он оторвал ее от простыни.

– Зачем?

– Таким образом он сделал импровизированную пробку, чтобы кровь не хлестала при прорыве яремной вены. Вот он проткнул себе шею, в этот момент возвращается Коулл. Когда он стоял в коридоре, его загнал обратно в камеру охранник, делающий плановый обход по галерее. И вот, едва увидев, как его сокамерник пытается покончить жизнь самоубийством, Коулл старается остановить его, но, вынув орудие из раны, лишь усугубляет положение.

– Значит, он делал это осознанно? – поинтересовался начальник.

– Они все делают многие вещи осознанно. Это не выходит за рамки их поведения. Я имею в виду всех заключенных, сэр. Коулл не исключение.

– Но как мы знаем, Коулл попал сюда как раз по схожему делу, не так ли? Он задушил своего родственника на больничной койке. Знаете, я, кажется, все понял. Кто еще видел этот отчет?

– Пока только я, сэр.

– Это очень даже хорошо! Вы можете немного переделать видеоотчет? Чуть-чуть переделать. Вы ведь до прихода к нам работали экспертом по поведению, к тому же у вас высшее техническое образование. Я хочу, чтобы тот момент, когда этот, как его, Каташи, сам себя убивает, исчез, а вместо этого было бы понятно, что его пырнул Коулл. Естественно, хронометраж должен быть сведен к единому знаменателю. Улавливаете мою мысль?

– Н-не совсем, сэр, – помотал головой Алькин.

– Если все предоставить комиссии так, как есть, то это будет считаться нашим упущением. Предпосылки были? Были. И вы не могли их не заметить! Даже я заметил! Они ведь раньше раскачивались как два болванчика! А потом перестали!

– Но, сэр, их состояние было на тот момент стабильным! Был такой период, потом наступил другой, это нормально. Таких случаев полным-полно.

– Да, да, Алькин, но мы сделаем отчет для комиссии так, как нам нужно. Мы предоставим им сведения о том, что Коулл был переселен в одиночную камеру. А потом он напал на своего бывшего сокамерника буквально за минуту до отбоя. Рецидив? Да. Мы предприняли все, что было возможным? Да. Но такое случается. Увы. А если комиссия вдруг докопается до чего-нибудь, чего мы не видели? Если они вдруг интерпретируют те или иные действия заключенных по-своему? И спросит, а почему у вас потенциальные буйные сидели вместе? Да-да, Алькин, я прикрываю свою задницу, точно. Но я прикрываю задницы и всех тех, кто работает здесь. Так что сделайте так, как я сказал. Подправьте отчет, и я вас не забуду. Я обещаю.

– Х-хорошо, сэр, – Алькин боязливо кивнул, но под строгим взглядом Копельмана кивнул еще раз, уже тверже.

– Вот и отлично, идите, делайте.

Едва Алькин ушел, Копельман откинулся в кресле и деловито потер ладонь о ладонь.

– Так, дело сдвинулось, хорошо.

Ник лежал на койке и смотрел в белый потолок одиночной камеры. По размерам она была точно такая же, как и двойная, но койка здесь была одна, и она была у€же. Свет был приглушен, квадрат встроенного светильника едва тлел. После удара шокером он очнулся здесь, в состоянии какой-то прострации. Мысли текли медленно и лениво.

«Где я? Что происходит? Что с ниппонцем? Вроде бы он вскрыл себе горло? Так? Проткнул чем-то. Сказал, что ему пора уходить. И мне велел уходить. А куда? Где я?»

В этот момент квадрат светильника вспыхнул, ослепив смотревшего в потолок Ника, он зажмурился, а перед глазами понеслась череда сцен.

Узкий коридор… Он, пригнувшись, семеня, продвигается вдоль стены. Впереди едва виднеется спина второго номера. Поворот, и вдруг всполохи, крики и хрипы. Он подается назад, но в бедро впивается шариковая пуля. Терпимо, главное сейчас убрать помеху.

– Веерный огонь! Предполагаю наличие автоматической турели! – Ник быстро передает информацию, четвертый и пятый номера замерли чуть позади. А он готовит электромагнитную гранату, чтобы обесточить турель. Дело простое, с виду. Но турель срабатывает от массдетектора или от датчика объема, а может быть, и от обоих сразу. Поэтому в поле ее действия должно появиться что-то, что заставит высунуться ее из гнезда.

Четвертый номер подбирается ближе, готовит поясную лебедку со складной кошкой, которой нужно будет подцепить одного из убитых бойцов, чтобы сдвинуть его с места.

Они действуют слаженно: едва трос лебедки начинает тянуть тело из коридора за поворотом, слышится шорох раздвигаемых сегментов гнезда… Доля секунды, и Ник закидывает за угол гранату. Короткая вспышка, лебедка тянет тело, турель не стреляет. Ник выглядывает в коридор, отмечая подробности.

– Цель уничтожена, продолжаем движение! – Он оборачивается, но в этот момент еще одна вспышка.

– А-а-а-а! – Ник заорал и упал с койки. Охранник, едва вошедший в камеру, тут же отшатнулся, но потом ткнул дубинкой-шокером в живот Нику. Тот конвульсивно дернулся, застонал, но уже через секунду замер, обмяк.

– Зачем?! – заорал на охранника медик. – Зачем шокером?! Он мне нужен в сознании!

– Ну, пока довезем до медблока, очухается, – охранник отмахнулся. – Он буйный, а у меня инструкции! Эй, парни! Давайте каталку и ремни!

В себя Ник пришел уже в палате медблока, лежа на специальной койке, спеленутый по рукам и ногам. Вокруг суетились трое медиков, в паре метров, у стены, скучал охранник с дубинкой-шокером в руках.

– Поставим для начала капельницу с физраствором, добавим два кубика успокоительного. А через пару часов начнем вводить антидепрессанты, – бубнил старший медик.

– Как всегда, каскадно? – спросил второй.

– А чем он лучше других? Велено накачать его до полного обезволивания, будем исполнять.

– Вам хорошо, – раскрыл рот третий. – А мне за ним дерьмо прибирать теперь.

– В первый раз, что ли? – усмехнулся старший. – Ты радуйся, что твоя смена скоро заканчивается, так что если и будешь ему задницу подтирать, то разок.

Ник медленно начал проваливаться в сон, голоса медиков истаивали, веки налились тяжестью, и охранник у стены стал размытым, а вскоре и вовсе превратился в темное пятно.

«Куда же мне нужно было уходить?» — мысленный вопрос был последним, после этого Ник заснул.

– Все, отключился! – выдал один медик, наблюдая за Ником.