Поль Верлен (1844–1896) Ариетта Какая на сердце тоска, И город весь захвачен ливнем; И не сказать наверняка, Откуда на сердце тоска? А капли пели на панели И шелестели по домам. И чувства все оцепенели. О, пенье капель на панели! Причин для огорченья нет, Но не назваться мне счастливым. Так в чем секрет? Ни зол, ни бед, И для тоски причины нет. Вот наихудшее несчастье — Страдать, за что, не зная сам. Без ненависти и без страсти Душе переживать несчастье. Nеvermore Что, память, от меня ты ожидаешь? Осень, — Летит сквозь воздух дрозд, а воздух безголосен; Уныл последний луч, что солнце мечет в просинь, Взрываются ветра в рядах спокойных сосен. Гуляем, я и ты, объятые мечтой, И волосы, и мысль нам треплет ветер злой. «Из дней твоих, скажи, прекраснейший какой?» — Вдруг нежно произнес твой голос золотой. Небесный голосок и светлый был, и звонкий. Ответом послужил изгиб улыбки тонкий. Благоговейно я целую локон твой. О, первый по весне цветок благоуханный, О, первый шепот «да», принадлежавший той, Которая была мне всех других желанней. Песни для нее Быть мистиком я нынче перестал (Вновь женщиной захвачен целиком), Но я не отвергаю Идеал, Хотя мне думать недосуг о нем. Ведь женщиной захвачен целиком! Я детства Божеству молился прежде (Теперь покорен только ей одной), Исполнен был я веры и надежды, Восторг и свет владели прежде мной. Теперь покорен только ей одной! Мне женщина владыкой стала грозным, Чьей власти не положено предела; Лукавый, он к любым способен козням, Чтоб дьявольской своей достигнуть цели… Благословенны дни, что пролетели! Артюр Рембо (1854–1891) Мечта о зиме В вагоне розовом помчим порою снежной На голубых шелках. Нам будет хорошо. Гнездовья страсти нежной Таятся в закутках. Прикроешь веки ты, чтоб в сумраке заката Не видеть средь снегов Кривляния теней, гульбы всей черни ада — Злых бесов и волков. Вдруг кожу поцелуй царапнет одичалый. Почувствуют возню букашки этой шалой И шея, и щека. Ты, голову склонив, «ищи» – прикажешь нежно, И будем оба мы разыскивать прилежно Проворного зверька. Уснувший в ложбине
Прозрачный ручеек поет на дне ложбины Простой напев траве в лохмотьях из парчи. Сверкает солнца диск с заносчивой вершины — В ложбине свет бурлит и пенятся лучи. Солдатик молодой там спит со ртом открытым, Волною на него накатывает кресс; Высоко облака парят над позабытым Под ливнем световым, пролившимся с небес. Ногами в шпажнике, солдат заснул с улыбкой, Как хворое дитя, и сон такой же зыбкий. Природа, приласкай его во время сна! А ноздри не дрожат и запахам не внемлют, Окинута рука; солдат на солнце дремлет Спокойный. На груди кровавых два пятна. Вороны Господь, когда пожухли травы, Когда в унылых деревнях Огонь молитв совсем зачах, Пусть на поникшие дубравы С твоих сияющих высот Рой нежных воронов падет. Диковинное войско птичье, Чьи гнезда треплет бурь набег, Неси вдоль пожелтевших рек Свои воинственные кличи К провалам, пропастям, крестам — Слетайся, разлетайся там! Кружите над французским краем, Где мертвые лежат в снегах, И путник остановит шаг, Завороженный диким граем. И воронов угрюмый полк Заставит вспомнить нас про долг. Но сберегите, о, святые, В заговоренной полумгле Певунью мая на земле Для тех, кого леса густые Опутали своей травой, — Так безысходен их покой! Голова фавна Ларец зеленый в пятнах золотых, — Из утопающей в цветах беседки, Где жаркий поцелуй во сне затих, Глядит безумный фавн, раздвинув ветки, В изысканном узоре из цветов, В зубах своих белейших – с маком алым, Как старое вино темно-багров, Безумный фавн залился смехом шалым И, словно белка, в глубь ветвей порхнул; Но смех тот с листьев облетел не скоро, Казалось, будто бы снегирь вспугнул Златую страсть задумчивого бора. |
