Возвращаясь со смены и направляясь к любимому, Мо испытывал смутное беспокойство и даже раздражение, которое становилось всё сильнее.
Он намаялся за утро, успел промокнуть, пока сдавал пост, и теперь хотел только одного - добраться до уютного, теплого дома, и спрятаться там от всего, как хищник, прячущийся в норе. А может, дело было не только в отвратительной погоде и в том, что творили на смене некоторые особенно “одаренные” личности. Но эту мысль не хотелось признавать даже перед самим собой.
Хайне как раз вернулся из Академии - перед государственным праздником в ведомстве у всех был короткий день. Встретив Мо, блонди обнял его, прижал к себе.
- Ты совсем промок. Идем быстрее, примешь душ, переоденешься в сухую одежду, перекусишь, выспишься. Не бережешь ты себя.
- К тебе спешил, - коротко ответил мужчина, с силой отвечая на объятия и властно, уверенно целуя любимого.
Как же мало было этой нежной заботы… Морис сам на себя злился: “почему я не могу быть благодарным за то, что Хайне для меня уже сделал?!.. я бы столько неприятностей на свою башку нашел, если бы не он… он добра мне желает, а я…”.
*
Но ни теплая вода и горячий завтрак, ни даже длительный сон не принес желанного покоя. За целый день Мо едва несколько раз поднялся с кровати, и то - усталость проходила, а тревога, смешанная с горечью и злостью, никак не оставляла его. Дождь противно моросил, этот монотонный стук капель, бьющихся об стекло, выводил из себя. Не получалось сосредоточиться ни на одной мысли. Морис лежал и смотрел на серое небо и дождь, льющийся стеной. Казалось, эта серость будет вечной. Как было вечно и его одиночество.
Даже когда любимый так близко, он все равно оставался в спальне один! Постоянно подавляемое желание напоминало чудовище, поселившееся внутри и не дающее покоя.
Под вечер он снова заснул, и проснулся от того, что почувствовал ласковые, нежные, осторожные прикосновения. Хайне лежал рядом, опустив голову ему на плечо, и бережно поглаживал его кончиками пальцев. Мо поймал блонди за запястье, вцепившись с силой, и только в последний момент подумав, что так можно и синяки оставить.
- Отпусти! - Хайне вскрикнул от боли. - Зачем ты так?..
- Я нечаянно, - на миг Морис смутился, но вскоре притянул любимого к себе, покрывая страстными поцелуями шею, приоткрытое вырезом домашней футболки плечо… - Меня слишком сильно тянет к тебе.
- Так сильно, что иногда мне становится страшно.
Мо чувствовал эту дрожь смущения и робости. Как же сложно с таким вот… чудом… которому нужна настоящая любовь, а не все соблазны этого мира.
“Ты, наверное, ждал великой и светлой любви. А дождался - меня”.
Он скользнул руками под мягкую ткань, наслаждаясь ощущением теплого тела и нежной кожи под пальцами. Целовал любимого, будто утверждая свое право владеть, быть единственным…
- Я люблю тебя, Хайне… я… я никого так не желал… ты мой… только мой…
Полутьма скрывала жар, приливший к щекам блонди, но желание, смешанное со страхом, чувствовалось в глубоком, прерывистом дыхании, неумелых прикосновениях. Хайне не сопротивлялся, когда Морис поглаживал его, будто намекая, что пора бы избавиться от одежды. Уступал умелым ласкам, молча, как если бы поневоле.
Больше всего Мо боялся дать волю чудовищу в своей душе именно сейчас. Молчаливая покорность будила желание причинить боль, и он знал, что сам потом будет жалеть, если сделает больно тому, кого по-настоящему полюбил. Казалось самой настоящей мукой не спешить, особенно когда Хайне сам потянулся навстречу ласкающим рукам. Пробуждать скрытое пламя осторожно и неторопливо, а потом нежными поцелуями и прикосновениями успокаивать вырвавшийся всё-таки стон…
- Ничего страшного… мне не больно, - прошептал Хайне, пытаясь обмануть самого себя, перетерпеть этот неизбежный миг.
Через какое-то время они двигались вместе, плавно, не спеша, и блонди стонал уже от наслаждения, умоляя: “еще… еще…”. Но даже в самый прекрасный момент Мо не мог избавиться от мысли, что совершил что-то непоправимое.
*
Когда всё закончилось, Хайне лежал, обнимая любимого, и пытался прийти в себя. Ему казалось, что годами, десятилетиями, он жил в спокойном сне, который внезапно разрушило, смыло волной. Яркая вспышка, неизведанное раньше чувство, когда боль вдруг становится приятной, а затем на смену ей приходит невероятное ощущение полета, свободы от собственного тела, от самого себя.
От переживаний его пробудил только голос любимого и осторожное прикосновение кончиков пальцев к щеке.
- Ты плачешь… прости… я всё-таки сорвался…
Хайне даже не успел осознать, что слёзы потекли сами собой, ничего не было важно, кроме почти безумного чувства легкости.
- Не волнуйся. Все в порядке. Мне… понравилось…
========== 21 ==========
Утром дождь все еще монотонно барабанил в окно. Просыпаться было трудно, казалось почти невозможным сбросить с себя тяжесть дремоты, окутавшей, будто плотное одеяло. Хотелось так и лежать, прижавшись к теплому боку спящего рядом мужчины, и не думать ни о чем, просто нежиться в постели.
Хайне потянулся и тихо застонал, почувствовав, что тело слегка ноет. Непривычное ощущение ярко напомнило о произошедшем ночью.
Вот, значит, как это бывает. “Теряешь себя…” - вспомнились когда-то услышанные слова. Казалось, то предупреждение прозвучало давно, в прошлой жизни.
Пожалуй, что-то похожее вчера и правда случилось. Но страха не было. Наоборот, дивное чувство свободы от сомнений, ответственности, мыслей и забот хотелось пережить снова и снова.
Он поднялся, тихо выскользнул из спальни, и, сполоснувшись под душем, оделся в просторные футболку и брюки, собрал волосы в привычную простую домашнюю прическу. Ничего не изменилось. Домашних хлопот никто не отменял, и на кухне уже ждало пушистое хвостатое семейство, бросившееся к хозяину с громким мурлыканьем и мяуканьем. Блонди накормил кошек и принялся готовить пирог. Нарезая сыр и овощи для начинки, он тихонько напевал какой-то незатейливый мотив из популярного сериала. Пока пирог пекся в духовке, Хайне заварил себе чашку ромашкового чая. Как хорошо - никуда не нужно спешить, впереди целый день, который можно провести за прохождением нового уровня какой-нибудь бродилки или за очередной серией дженовийского “шедевра, притворяющегося историческим кино”.
Заранее предвкушая хороший день, он даже не представлял себе, какие сомнения сейчас терзают его возлюбленного.
*
Проснувшись один на смятой постели, Морис поплотнее укутался в одеяло. Что за пора такая?.. Весь день и всю ночь лило не переставая, и даже теперь, с самого утра, монотонный стук капель по стеклу навевал тоску. А от мысли о том, что произошло накануне, хотелось и вовсе провалиться под землю от стыда.
“Я же заставил Хайне, по-другому это назвать нельзя. Я не смог сдержать своих желаний, а он уступил… ему было страшно, но он сделал вид, что всё в порядке. Конечно, после такого вряд ли ему захотелось бы оставаться со мной до утра. Вряд ли вообще у нас теперь что-то будет! Да уж, почти тридцать лет, а ума нет, и привычка наступать на те же грабли никуда не делась. Я только то и умею, что нервы трепать да на голову садиться, едва слабинку почую”.
Вчерашнее опьянение рассеивалось, словно дым, оставляя горькое послевкусие. Вот она, расплата за почти нереальное удовольствие, за наслаждение чистотой и невинностью, за - что теперь скрывать от себя самого - упоением от того, как в золотисто-карих глазах отражался страх, сменяясь туманом забытия.
