- Работа Кэти… - не удержавшись, прошептал я.
- Да, вы правы, я вас помню, - с ноткой горечи сказала Мадам. – Садитесь. Мне интересно, почему вы решили приехать ко мне и что вы хотели бы мне сказать.
Она указала нам на диванчик у большого стола из темного дерева, а сама расположилась в кресле напротив. Я, с трудом справляясь с застежками, достал из сумки тетради со своими рисунками.
- Вот. Я знаю, вы не брали моих работ в Галерею, и я сам в этом виноват. Но с тех пор я много работал, я пытался совершенствоваться,… в общем,… я привез вам свои рисунки из Коттеджей, и еще несколько недавних. Может быть, вы оцените прогресс…
Мадам слегка приподняла брови в удивлении. Кэти слегка сжала мою ладонь и заговорила, более уверенно и продуманно:
- Мы приехали к вам просить об отсрочке. Мы из Хейлшема, и мы любим друг друга. Говорят, если парень и девушка из Хейлшема любят друг друга, им могут позволить провести несколько лет вместе. Пожить так, как живут обычные люди.
- Вы не первые, - ровным тоном ответила Мадам. – Что бы ни делали наставники и служащие Центрального управления, этот слух живет. Я сама видела уже с десяток пар, которые приезжали ко мне и говорили, что по-настоящему любят друг друга. Некоторые пары приезжали в школу, кто-то писал письма. Вынуждена вас разочаровать. Это просто слух.
- Никакой отсрочки нет?! – потрясенно воскликнул я.
Она кивнула.
- Увы. Ни для кого, ни под каким предлогом, отсрочки не существует.
Я сжал кулаки так сильно, что ногти впивались в кожу, и в ярости выкрикнул:
- Тогда для чего нас воспитывали, как людей?! Для чего нас учили творить и ценить искусство?! Для чего была Галерея, если, в конечном счете, это ничего не значит?.. Я думал, наши работы должны помочь выявить, какие у нас души!
- Томми… - прошептала Кэти, успокаивая меня. – Томми, прошу тебя…
Мадам опустила голову.
- Но разве воспитанники Хейлшема так мало получили? Достойное образование и воспитание, даже не все дети в обычном мире получают такое. Вы стали развитыми личностями, хорошо осознающими свой долг. Что же касается Галереи… такие интернаты, как Хейлшем, Гленморан-Хауз и Сондерз-траст, возникли для того, чтобы исследовать вопрос, кто такие клоны, есть ли у них собственное сознание. Ваши работы выявляют не то, какие у вас души – они должны показать, есть ли у вас душа.
- Есть ли у нас душа… - задумчиво повторила Кэти.
В тот день, поглощенный своим отчаянием, я не обратил внимания на то, что она сказала. Но позже, вспоминая нашу поездку к Мадам, я понял, что тогда впервые увидел совершенно незнакомую мне Кэт. Мы так надеялись на отсрочку, и мне казалось, Кэти, при всей ее сдержанности, тоже не выдержит груза сегодняшнего шокирующего известия.
Нет, вряд ли ее слова были проявлением обычного самообладания. Впрочем, не об этом я сейчас хотел сказать.
- Я помню вас. Кэти, очень талантливая девочка… - Мадам вздохнула. – И ты, Томми, такой вспыльчивый, порывистый, но с добрым сердцем. Мне жаль, но я ничем не могу вам помочь.
Никогда.
Никогда ничего уже не будет.
========== Глава 23. Кэти Ш. ==========
Yet in the dark, still he screams your name
Nights living death with witch rhymes insane…
(c) Type o Negative – September Sun
Я поспешила деликатно закончить разговор, попросить прощения за беспокойство и уйти вместе с Томми, пока он окончательно не потерял контроль над эмоциями и не наговорил того, о чем потом будет жалеть. Странно – я даже не чувствовала разочарования, или боли, или шока, или отчаяния. Просто горечь и пустота. Мы с Томми шли, держась за руки. Я чувствовала, что он дрожит, сама же…
Наверное, где-то в глубине души я была готова услышать о том, что отсрочки не существует. И – продолжать жить дальше.
«Если ты хочешь быть с Томми, Кэт, ты должна бороться. Должна смотреть в будущее».
В полном молчании мы выехали из Литтлхэмптона, свернули на боковую трассу, проходившую через посадки и поля. Я догадывалась, что сейчас Томми будет неприятен любой намек на жизнь людей вокруг. Уже сгущались сумерки.
- Кэти, ты можешь остановить машину? – вдруг попросил Томми. – Я хочу выйти.
Я послушалась. В тишине было слышно, как хлопнула дверца. Томми вышел, вскоре его шаги стихли. Сидя за рулем, я вглядывалась вдаль, думая о том, как мне теперь быть. Все эти месяцы, даже еще надеясь на отсрочку, я продолжала писать сообщения Заганосу, рассказывая о том, что происходит в клиниках, где я бываю, что я слышу от помощников и врачей, что узнаю из разговоров, когда медики забывают о моем присутствии, воспринимая помощника как предмет мебели и не сдерживаясь в выражениях. Мы редко что-то обсуждали, но я ведь достаточно хорошо знаю его – во всяком случае, намного лучше, чем другие доноры и тем более люди – и, мне кажется, я понимаю, почему ему интересно, что где происходит. В этом должен быть какой-то замысел. Чтобы выжили такие, как мы.
А если и это очередная иллюзия?
Я уже предприняла один шаг в попытке уберечь Томми – мы вместе сделали этот шаг, попросили об отсрочке. Но раз ее нет…
Не думать об этом. Я и так слишком далеко зашла. Часть той бездны, которой я опасалась, поселилась во мне.
Мои размышления прервал крик – дикий, отчаянный, какой-то нечеловеческий. Будто кричал разъяренный зверь. Я выскочила из машины. А вдруг где-то в округе скрывается маньяк?..
Я побежала в кусты, из которых раздавался вопль, и увидела, как Томми, согнувшись, плачет и кричит. Как в Хейлшеме, когда над ним смеялись мальчишки. И точно так же, как тогда, я подошла и обняла его, не боясь, что он нечаянно меня толкнет или ударит.
- Томми…
- Почему?! – выкрикнул он. – Почему?!.. всё было зря, Кэти… я зря надеялся… отсрочки не будет… я не хочу становиться донором… я хочу жить…
Я держала его в объятиях, пока он не успокоился, пока яростный крик не сменился слезами. Томми плакал, прижавшись ко мне. Я поглаживала его по спине и плечам.
- Шшш… тише, тише, милый… я всегда буду с тобой… я никогда тебя не отпущу.
- Ты не знаешь, о чем говоришь, Кэт, - всхлипнул он.
- Когда-нибудь всё изменится.
Еще долго мы так стояли, обнявшись, а потом я поцеловала Томми в щеку, чувствуя соленый привкус слёз, и прошептала:
- Заедешь ко мне? Мне кажется, будет лучше, если ты переночуешь у меня.
*
Когда мы уже подъезжали к Кингсфилду, хлынул дождь. Капли барабанили по окнам авто, мне пришлось включить «дворники» и замедлить скорость. От этого шума становилось как-то горько и одиноко.
В кафе неподалеку от дома, где я снимала квартиру, ярко горел свет, в окне во всю стену были видны люди, отдыхающие за столиками. Всю жизнь я наблюдаю за чужим счастьем издалека, из-за стекла, когда видимого, а когда – нет.
Я остановила машину на парковке. Ливень становился всё сильнее. Я вышла, Томми последовал за мной. На миг мы взглянули друг на друга. По лицу Томми текли капли, и трудно было сказать, от дождя или от слёз.
Темнота окутывала нас на улице и в подъезде, и даже когда мы поднялись и зашли в квартиру, я включила только небольшой светильник на стене. Тьма сменилась не светом, всего лишь мягким полумраком.
Мы сбросили успевшую промокнуть одежду и обувь, прижались друг к другу, застыв посреди комнаты. От Томми пахло мылом с каким-то цветочным ароматом, лекарствами – этот привычный, въедающийся в кожу запах – и дождем. И было в этой смеси что-то такое давно знакомое, родное, привычное и уютное…
Он обнимал меня, неуверенно скользнул руками под мой свитер – от этой робости и нежности меня пробирала дрожь.
- Томми… - прошептала я, слегка коснувшись губами его губ.
Этот первый поцелуй был таким нежным и невинным, будто раньше ни в моей жизни, ни в жизни Томми не было никого другого. Мы выросли вместе, но, казалось, только сейчас впервые по-настоящему узнавали друг друга, прикасаясь ласково и осторожно, понемногу избавляясь от одежды, будто от последних барьеров, которые разделяли нас. Словно в тумане, упали на кровать, переплетаясь руками и ногами, будто деревья – корнями.
