Ночью высота, на которой сидели немцы, извергала каскады ракет: свистящих, хлопающих, бесшумных, цветных, бесцветных, быстро сгорающих и медленно опускающихся на шелковых парашютах, долго освещающих местность. Всю ночь трассы ракет и пуль, прорезая темноту, тянулись над нами к основной обороне, освещая мертвую зыбь "долины смерти". У нас в траншее было от этого светло как днем.

Позиция, которую занимал наш полк, угрожающе темнела, мрачно нависая над болотом. Мы смотрели на нее с надеждой, ожидая, что наши вот-вот наберутся сил, хорошо подготовятся, снова бросятся в болото, выйдут к нам и столкнут противника с высоты или кто-то из больших начальников проникнется к нам жалостью, поймет бессмысленность наших страданий, прикажет вывести нас в основную оборону, мы будем тогда как все - сыты, одеты, обуты, спокойны и, главное, живы.. Нам казалось: там-то уж можно рассчитывать на то, что проживешь сто лет.

Противник иногда на всякий случай обстреливал нашу основную позицию. В районе полка вдруг вспыхивало белое облачко разрыва, красное у основания, а через две-три секунды до нас добирался через болото звук взрыва. Потом такое же облачко - в другом месте, а после него - в третьем. Иной раз внезапно такие грибки из дыма возникали одновременно.

Мне стыдно признаться в гнусных мыслях, которые возникали у меня, да и только ли у меня одного? Как-то немного успокаивало, что и в основной обороне не совсем безопасно находиться. Им тоже достается.

Наши артиллеристы временами отвечали вражеским батареям, Но то ли орудия не могли перебросить снаряды через немецкую высоту, то ли кто-то ошибался в установках, целился недостаточно метко, только снаряды нередко падали около нашей траншеи.

Мы, конечно, злились, опасаясь, что в конце концов накроют нас и тогда - конец боевому охранению: дивизия ослепнет и оглохнет.

Сказать по правде, глядя на противника из-под бугра, мы видели у него только бруствер первой траншеи, зато слышали команды, звуки губной гармоники, долетавшие к нам с переднего края немцев. Мы были полны решимости не допустить внезапного нападения врага на нашу основную оборону. Нам льстило, что где-то в больших штабах на оперативно-тактических картах наше боевое охранение было показано (так нам думалось), как отвоеванный плацдарм для будущего решительного и победоносного наступления.

Мало-помалу в боевом охранении установился своеобразный режим. Ночью мы бодрствовали и несли службу разведки и наблюдения, а утром все, кроме дежурных смен, ложились спать, К вечеру, снова начиналась боевая работа.

Четвертого августа, и на всю жизнь запомнил это, выдался солнечный, знойный день. Я проснулся часов в пять, когда жара немного спала.

- Товарищ капитан, умываться будете? - спросил меня ординарец.

- А почему нет?!

Мы вышли из блиндажа, если можно было так назвать нелепое сооружение из обломков дерева и кусков дерна, которое служило для нас жильем, В траншее ординарец полил мне на спину, благо воды кругом было - залейся. Я намылил лицо, сполоснул его и потянулся за полотенцем, вместо которого ординарец использовал чистую неношеную портянку.

- А бриться не будете? - спросил он меня.

Признаться, в этом году я только начал брить бороду - пух неопределенного цвета, который начал расти на лице. И начал брить, пожалуй, только потому, что комбат подарил мне красивую английскую безопасную бритву, полученную нами, по-видимому, по ленд-лизу.

- А может, не будем? Посмотри, - попросил я ординарца, - может, обойдемся?

- Да надо бы, - посоветовал он. И тут я заметил в нем некоторые перемены и спросил:

- Ты что это вырядился как на праздник?

Он был не только чисто выбрит (надо сказать, борода и усы росли у него более заметно). На гимнастерке был подшит даже белый подворотничок.

- Не к девкам ли собрался?

- Да нет, товарищ капитан, - сказал он, и рожа его расплылась в радостной и смущенной улыбке. - У вас, товарищ капитан, день рождения сегодня.

"Милый, дорогой, мой незабываемый Анатолий, - подумал я, - какой же ты добрый и хороший!" Но сказал совсем другое:

- Конечно, всему боевому охранению раззвонил?!

- А все и без этого знают. Звонить незачем.

Я побрился, обошел всю траншею, сейчас она уже протянулась метров на сто, проверил наблюдателей. И везде меня поздравляли, по-разному, конечно.

- Так вам, значит, сколько? - спрашивали одни. - Двадцать-то уже есть?

Это меня, надо прямо сказать, несколько обижало. Значит, я выгляжу так несолидно?! Приятнее было, когда говорили:

- А я думал, что вам уже двадцать два-то наверняка!

Это меня воодушевляло: не хотелось выглядеть особенно молодым. Доверия не будет, думалось мне.

В блиндаже уже вовсю шло приготовление к праздничному обеду. Анатолий ножом от самозарядной винтовки вскрывал банку американской тушенки. Радист Лев Славин, открыв термос, в котором хранился водочный запас, разливал по кружкам. Разведчик Степан Овечкин резал хлеб. Я распорядился собрать ко мне всех, кто свободен от наряда. Предстоял пир на весь мир.

В это время меня позвали к телефону.

- Слушаю, - бросил я весело в трубку.

- Это "Десятый", - голос Петренко, командира полка, я узнал сразу.

- Слушаю, товарищ "Десятый"!

- Явитесь немедленно ко мне!

- Товарищ "Десятый", сейчас по болоту не пройдешь, - начал было объяснять я. - Через пять-шесть часов...

- Явитесь ко мне немедленно, - повторил Петренко железным голосом.

- Товарищ "Десятый", только что утром убили связного. Сто метров не добежал.

Но Петренко был неумолим. В трубке голос его уже гремел:

- Вы совсем разболтались! Я научу вас выполнять приказания!

Телефон замолчал,

- Надо идти, - сказал я,

- Я с вами, - сказал Анатолий.

- И я, - выразил желание разведчик.

- Давайте всей ротой, - заключил я и решил идти вдвоем с ординарцем.

Открыли термос. Зачерпнули водки. Я предложил тост:

- За вас, за Победу!

- Да погибнут наши враги, - сказал разведчик.

- С днем рождения, товарищ капитан! - произнес ординарец.

А приказ Петренко бил как молот в виски. Ну и что, решил я про себя, пойду. Назло пойду, чтобы он кому-нибудь не сказал потом, что я струсил.

"Вот оно, нависло надо мной, - подумал я. - И черт меня дернул!"

Как-то в штабе полка я встретил связистку. Столкнулись у столовой, чуть ее с ног не сбил - торопился. И все-таки мы остановились. Я извинился, она улыбнулась. Ямочки на щеках, глаза веселые и зубы один к одному.

- Вы могли убить человека, - воскликнула она.

- Я только это и делаю, - гордо ответил я.

- Вот вы какой! - опять весело сверкнула она глазами.

- А вы-ы-ы! - с восторгом протянул я.

И она пробежала мимо. Я обернулся и посмотрел вслед: во девка! Даже сердце заколотилось.

Сержант подошел, поприветствовал и сказал не то в шутку, не то всерьез (сержант, видно сразу, был штабной, строевой так не вел бы себя с капитаном):

- Вы рот на нее не разевайте.

- А что? - спросил я, - Кто-то уже глаз положил?

- Командир полка.

- Петренко?

- Да.

Все так бы и сошло, если бы не было второй встречи.

Однажды, выполняя личное задание командира дивизии, мы втроем (я, капитан Царюк и старший лейтенант Бельтюков) прошли через первую позицию обороны немцев и в тылах захватили повозочного. Притащили его домой. Комдив предоставил всем нам пять суток отдыха и отправил в тылы дивизии.

Мы жили в лесу, в деревянной избе, чудом сохранившейся и отремонтированной дивизионными умельцами. В этот домик присылали командиров и бойцов на отдых и называли это учреждение санаторием. Пять суток мы спали в кроватях, нас кормили как на убой, давали наркомовский паек, мы ничего не делали, то есть отдыхали. И вот тут-то я снова, опять случайно, встретил ее. Она узнала меня.

- О, товарищ капитан! - произнесла она, обрадовавшись.