— Танцевать передо мной — это ты называешь адреналином? Дикость какая-то.

Рыжий пожал плечами, продолжая улыбаться.

— Мне же не безразлично твое мнение. Это волнительно.

— Дурак, — сердце склонилось в горячую сторону. — Права была та медсестра из больницы. Нельзя с тобой водиться, ты можешь быть опасен. Однажды полезешь в то, о чем никогда не ведал, и тебя не станет.

Мое сердце разом заледенело. Мне показалось, что в глазах Хосока зажегся безумный огонек. Но он исчез.

— Главное, чтобы ничего не случилось с тобой, так, Юнги?

Я начал злиться. Потому что я видел, что Хосок зачем-то уцепился за мои последние слова. Только что он веселился, дурачился и вот… Теперь он был напряжен. И те мысли, что теперь обитали в его голове, никак не были связаны с танцами. Но были связаны со мной и чем-то еще. Я злился от неизвестности.

— Я тебя ненавижу, Чон Хосок, — произнес я. — Ты несешь какой-то несвязный бред. О чем ты сейчас говоришь? Со мной ничего не случится, — я прикинулся дурачком. — Потому что я сижу у тебя дома, мы будем играть в приставку и есть вредную еду, так?

Хосок не пошевелился, лишь улыбка покинула его лицо. Я нечасто видел Хосока таким. В тот момент он не грустил и не думал о чем-то отвлеченном. Его глаза были устремлены прямо на меня, полные холодной решимости. Лицо вытянулось, щеки впали. Но этот человек все еще был моим другом, он не превращался в монстра с щупальцами. Лучше бы превратился. Хосок больше не лучился счастьем. Его глаза не сияли солнечным светом. Их взгляд пронизывал меня насквозь, как рентгеновский луч.

— Я полез в опасное дело шесть лет назад, — медленно произнес он. — Да, я не до конца знаю, что делаю. Но хочу узнать. Мне нужно это. Я упрямый.

— Что за опасное дело? Ты наркоман? А, ну да, все признаки на лицо, — но моя неудачная шутка была проигнорирована.

— Ты тоже в этом опасном деле. Уже шесть лет, — Хосок болезненно нахмурил лоб.

Я обмер, но готовился защищаться и порыкивал от злости. Я нервно крикнул:

— Перестань!

Хосок опустил голову и выдохнул. Я вцепился руками в свою одежду.

— Мы оба не ведаем, что делаем.

— Да как же…

— Потому что мы совершенно не знаем друг друга.

Я совершенно вышел из себя. Тем не менее, я поднялся, направляясь к своему другу, и спокойно попросил:

— Хосок, выключи музыку.

Я знал, что парень не любит, когда я иду на него с таким озлобленным видом, нелепо покачивая плечами. Он выключил музыку и оставил руку на проигрывателе, продолжая смотреть на меня. Теперь я заметил в его взгляде что-то отчаянное и жалобное. Я положил руку на плечо Хосока, чувствуя, как он подрагивает от слабости. От болезни ли это? Хосок дернулся и окинул меня абсолютно диким взглядом.

— Что случилось?

Хосок шумно выдохнул. Он немного помолчал и выдал мне:

— Эта песня играла в нашей машине в тот день, когда разбилась моя семья.

Я положил вторую руку на на другое плечо друга.

— Зачем ты слушаешь ее?

Хосок ответил еще тише:

— Я люблю ее…

— Я не понимаю тебя.

Хосок поднял на меня глаза. Они начинали характерно блестеть. Кажется, на смену его странному состоянию пришла обычная меланхолия.

— Мне нужно поговорить об этом. Пожалуйста.

Я тогда подумал, что из-за болезни у Хосока плохое настроение, и поэтому он вспоминает о таких вещах. Нужно было просто успокоить его. Отвлечь. Такое уже случалось неоднократно, иногда и на веселого Хосока накатывала грусть.

Я притянул Хосока к себе и обнял его, потрепав по волосам.

— Хорошо, давай поговорим. А потом поиграем в приставку.

— Я не хочу играть, я хочу поговорить с тобой, — упрямился Чон. Пришлось настраиваться на разговор, хотя настроения на это у меня не было.

Я усадил Хосока на его постель и выключил телевизор. Хосок не начинал разговор первым, и мне пришлось импровизировать.

— Это давно прошло. У тебя есть семья, которая любит тебя. У тебя есть друзья. У тебя есть девушка, — Хосок посмотрел на меня искоса, как зашуганный зверек. — Ты хороший человек, друг и брат. Твои родные гордились бы тобой.

— Я тоже так думал…

— Ты думал правильно. Не накручивай себя. Успокойся, — я неуклюже водил рукой по спине друга. — Это было давно.

Хосок вдруг весь вскинулся.

— Это было давно, — проговорил он. — Но я все помню.

Я не знал, что ему ответить. А Чон продолжал:

— Я помню и мучаюсь. Мне плохо. Но я ни с кем не могу об этом поговорить. Психолог решила, что с меня хватит объяснений, мол, просто развлекайте его. Но я не могу забыть, мне не помогают таблетки.

— Но почему? Ты же говорил, что они тебе больше не нужны, что с тобой все в порядке!

Хосок смерил меня взглядом «ты тупой».

— Потому что они мне не помогают, логично? А «порядок» для вида. Потому что не хотел вас волновать.

— Может, таблетки не подходят? Мне же мои помогают.

— Дело не в них, — Хосок поднялся с постели. Я схватил его за запястье, но он выдернул руку. — Рядом со мной находится человек, который постоянно напоминает мне об этом. И да, — Хосок вперил в меня свой взгляд. — Ему «помогают», — Чон сделал пальцами в воздухе кавычки и продолжил: — таблетки, потому что у него и так память отшибло! Ты даже не понимаешь, почему ты пьешь их!

Я тоже вскочил. Мы стояли друг напротив друга с вытянутыми лицами.

— Мои таблетки снимают стресс, — медленно произнес я. — Мои таблетки помогают предотвращать панические атаки. Мне прописали таблетки, потому что я нервничал из-за учебы и переезда.

— Ты? — Хосок едко засмеялся. — Ты нервничаешь из-за учебы? Какая чушь!

Я попытался перебить друга, но он уже слишком разошелся.

— Твоя семья тоже погибла в аварии!

— И что? На что ты намекаешь?! — Я толкнул Хосока в плечи. Он отступил на пару шагов назад и снова сдулся, превратившись в грустного подростка, готового вот-вот расплакаться.

— Я не хотел говорить об этом раньше, потому что понял, что ты ничего не помнишь.

— Не помню о чем?

— Дай мне договорить! — Вскрикнул Хосок, и я замолчал.

— Я понял, что ты ничего не помнишь, — повторил Чон. — Твои родственники тоже придерживались версии, будто бы тебя не было с родителями во время аварии. Мне пришлось заткнуть свой разговор куда подальше. Я берег тебя, как и остальные, не хотел говорить с тобой об аварии, чтобы хотя бы тебя это не мучило. Но мне было чертовски тяжело. Пожалуйста, пойми меня. Я терпел пять лет, но теперь я не понимаю, почему я должен был терпеть. Что, в самом деле, меня сдерживало? Я думал, что моя боль уйдет, но мне становится все тяжелее и тяжелее находиться рядом с тобой.

— Почему? — Спросил я упавшим голосом.

— Потому что я видел тебя собственными глазами на месте аварии. Тебя вытаскивали из машины, с которой столкнулась наша машина.

— Что?

— Я запомнил тебя. Я видел тебя в своих снах. Однажды я сорвался и меня повели к психологу. И там, у самого кабинета, я встретил тебя.

Я слушал Хосока молча и практически не дышал. Мои глаза, кажется, тогда остекленели.

— Меня кормили таблетками, разбирали со мной ситуацию. Сошлись на том, что во всем виноват дождь. Но я хотел поговорить с тобой. И представь, каково для меня было осознать, что ты ничего не помнишь. Я не понимал: ты притворяешься или и вправду ничего не помнишь? Мне пришлось смириться. Я хотел пережить эту травму вместе с тобой, а ты не говорил об этом. И все это время я просто пытался подружиться со своим страхом. Делал из себя клоуна, чтобы навсегда стереть из своей памяти то, что сломало меня. Веселился, веселил тебя… Но я никогда не получал никакой отдачи! Ты забирал мою энергию, но ничего не давал взамен! — из глаз Хосока брызнули слезы. Я сделал шаг к нему, он — от меня. — Никогда. Да… Да, нам было весело, мы хорошо дружим… Но все равно самыми ужасными минутами в моей жизни были те минуты, когда я ложился вечером в кровать, оставаясь наедине с настоящим собой — уставшим, испытывающим боль потери, собой, который мог грустить и думать о серьезных вещах. Я всегда был таким одиноким.