- Я… - Отвечает ему мама. - Я думаю, что будет честно, если…если Чонки будет жить с тобой, а Юнги поедет со мной к родителям.

Маме тоже больно говорить об этом. Но зачем тогда говорить? Пусть они просто замолчат. Не надо все рушить, зачем?

Я давно должен был спать в нашей с братом комнате, но вышло так, что я отправился вниз за водой. И вот, уже направляясь в свою комнату со стаканом воды, я услышал это. Почему я? Чонки старше и сильнее…

- …Чонки старше, ему будет лучше жить с тобой, - продолжает говорить мама. - Юнги еще маленький.

Но я не хочу расставаться с отцом! После таких ее слов я точно не хочу с ним прощаться.

И вот, уже утром я все продолжал стоять над раковиной и тереть глаза. Я задыхался от обиды и злости…

Веселье закончилось. Пробило 12 часов, моя голова-карета превратилась в тыкву, и тыква с треском лопнула. Я умылся еще раз, но это не помогло. Мне было очень плохо, по большей части от того, что я не понимал своего состояния. Я снова ощутил себя глупым, чувствовал, что о чем-то запамятовал. Я вспомнил не все, что мучило мою душу. Я рьяно тер полотенцем глаза. Голова кружилась.

«Я хочу знать. Я хочу помнить. Я хочу понять… Почему я не помню, где эта чертова Хёна, мне нужна эта чертова Хёна!»

Я ударил кулаками по раковине, как капризный ребенок. Мое лицо сморщилось, было больно даже плакать. «Я просто устал». Но я не просто устал!

Ко мне заглянул Чимин.

— Юнги, ты долго? У тебя аллергия?

Я схватил Пака за плечо.

— Где Хёна? Мне нужно поговорить с ней.

— Юнги, что с тобой? — Чимин обхватил ладонями мое лицо. Он выглядел испуганным.

— Я не могу вспомнить, — прохрипел я. — Пока не вспомню, не смогу успокоиться. Не могу! — Я дернулся. — Я не хочу пить, не хочу видеть этих людей!

Я не хотел видеть даже СонЁн. Это было то, о чем я говорил Чимину. Я хотел оттолкнуть все, что мне начинало нравиться. Вот так вот, без всякой причины.

— Все же было хорошо… — Чимин мягко обнял меня за шею. — Они в этом не виноваты. Пойдем скорее, ты поговоришь, все пройдет…

Чимин осторожно гладил меня и пытался еще как-то успокоить. Я отстранил его от себя и пошел разыскивать Хёну.

Гостиная стала мрачной, чернота липла к окнам, грезя пробраться в дом. Парни смеялись, пили, кто-то тайком закурил. Мне было дурно. Тошнило от мелькания огоньков. Я бил ногами по кучкам перьев, будто бы они были в чем-то виноваты. Я подошел к столику и щелкнул ногтем по высокой стопке красных, бумажных стаканчиков. На меня обернулись.

— Где Хёна? — Спросил я ледяным голосом.

— Запал на нее? Я ее уже занял, — Хосок говорил громко, растягивая слова. Он был уже вусмерть пьян.

— Мне нужно поговорить с ней.

— Нет, даже не думай об этом.

— Ты дурак или притворяешься? — Я замахнулся на Хосока кулаком. Чонгук остановил мою руку и вскочил из-за стола.

— Ты чего? Успокойся! — Чонгук толкнул меня, я тоже толкнул его. Он завалился обратно на диван. Я кулаком смел со стола все стаканы, наполненные горячительными напитками.

— Убирайтесь! Убирайтесь прочь! Наверх! Спать… Убирайтесь! — Беспорядочно выкрикивал я. Никто не двинулся с места, но я, немного выпустив пар, пошел наверх.

— Устал, — оправдал меня Чжухон.

В одной из комнат я нашел Хёну. Девушки были возмущены тем, что я так бесцеремонно ворвался к ним, но Хёна моментально поняла, в чем дело.

— Хорошо, — она вышла из комнаты. — Хорошо, что я еще не раздевалась.

— Давай поговорим.

— Ты имеешь в виду то же, что и я? — Спросила у меня девушка.

— Я имею в виду воспоминания о Хосоке. Я вспомнил и его, и тебя.

Лишь на миг я испугался, что это не та Хёна. Что я сморозил глупость. Но девушка ответила мне:

— И я о том же. Я предлагаю тебе поехать домой, в Кванджу.

— Зачем так далеко?

— Там будет спокойнее. Я так хочу.

Я повиновался. Мы вместе пошли вниз.

— Может, ты посмотришь те фото в альбоме?

Я захватил с собой в машину альбом. Случайно захватил с собой полароид. А еще Чимина. Он напросился с нами.

— Я боюсь оставаться здесь, я хочу домой, — уговаривал меня Чимин. Я сжалился над ним. Мы взяли его с собой. И взяли с собой его картину, потому что так пожелал я. Мы поставили картину вперед, а сами сели на заднее сидение. Пак выглядел таким сонным, что я еще вернулся в дом за пледом. Я оставил ключи от дома Чонгуку. Кроме него никто не знал, что мы уезжаем.

Мы ехали в полном молчании. Хена вела машину, неподвижным взором глядя на дорогу. У меня сна не было уже ни в одном глазу, в отличие от Чимина, который откровенно клевал носом, прижавшись боком ко внутренней части двери. Он долго слушал музыку, глядя в темную, мглистую ночь за окном, то и дело меняя положение руки, чтобы удобно подпереть ею голову. Но усталость одержала над Паком верх и его сморило. Голова его тихонько стукнулось о стекло, губы приоткрылись и грудь вздымалась равномерно и спокойно. Я решил сделать доброе дело и уложил Чимина на сиденье, положив его тяжелую голову на свои колени. Потом, немного подумав, я взял с полочки под задним стеклом плед, захваченный мной из дома, стащил с Чимина неудобную куртку и заботливо укутал его. Я чувствовал, что пропитываюсь хорошими чувствами по отношению к нему, и не понимал теперь, почему когда-то мы перестали общаться. Возможно, это произошло потому, что я был сильнее привязан к Хосоку. Я вновь заскучал по своему другу. Меня до сих пор мучила неизвестность. Почему он не выходит на связь? Возможно, Хена расскажет что-то об этом. Я не знаю.

Я слегка, с мужской сдержанностью погладил Чимина по голове, пытаясь погрузиться обратно в раздумья, но мысли все до одной испарились из моей головы. Я расслабил лопатки, растекаясь по сиденью и тяжело вздохнул. Я взял в руки альбом и начал листать его.

Ничего особенного в альбоме не было. Обычные фото подростков. Особенным был здесь только Хосок и радостное выражение моего лица на некоторых фотографиях. Я почти не смотрел на себя. Мне в особенности понравилось одно фото, на котором Хосок дурачился. Вроде бы на фото не было ничего необычного на первый взгляд, но я понял, что меня взволновало. Прекрасные, обычно светящиеся радостью и истинным счастьем глаза на этом фото не улыбались, хотя это казалось невозможным для моего старого друга. Его живое, длинное лицо носило отпечаток страданий. Все было так: волосы переливались на солнце, улыбка была широкой, а вот глаза не такие. Я отложил альбом в сторону.

Дорога была полупустой, и наш автомобиль летел по ней стрелой. Скоро мы будем на месте. Столпы света, бившие из фар, далеко освещали серое покрытие и обочину. Мимо проносились низкие здания придорожных сервисов, заправок, селения. Вставали из тьмы исполинские стены лесов. Далеко, в ночной, сиреневой дымке дремали горы. Дорога начала подражать волне, то уходя вниз, то взмывая вверх. Свет фар пугал тьму, и она, рассыпаясь миллионами черных точек, отбегала в кустарники за обочиной.

Я не заметил, как и сам начал дремать. Ко мне приходили странные видения, бредовые и тяжелые. Я обезумел от жизни в неизвестности. Мне снилось, что я пишу Хосоку, и тот отвечает мне. Но встретиться в реальной жизни мы долго не могли. Снилось, как он позвал меня в заброшенную больницу Гонжам. Я бродил под серыми, покрытыми бетонной пылью сводами, пытался игнорировать нарисованные на стенах неприятные лица, которые смотрели на меня осуждающе и провожали меня взглядами своих расплывшихся черных глаз. Я слышал зов и шел на него.

— Юнги!.. Юнги!!!

Я открывал одну покореженную дверь за другой, но нигде не находил Хосока. Наконец, зов незримого человека привел меня к подвалу. Я без страха побежал вниз по ступенькам, словно летя над ними…

… И оказался возле огромной, грозно скрипящей карусели. Лошади с растрескавшимися боками, рассохшимися ногами глядели черными провалами глаз в никуда. Железные столбы стонали, крыша потрескивала, словно огромный костер, разожженный для фейерверков. Было холодно.