– Ну, если вы так ставите вопрос, да, по моему мнению, сейчас важнее подумать о том, как обеспечить сохранность будущих находок, – ответил Олег, как показалось историку, с некоторым даже вызовом. – Главные ценности – впереди.

– Вы так уверенно говорите, – удивленно заметил Сергей. – Откуда вы знаете?..

В этот момент их разговор прервался: с нижнего уровня поднялась Лидия и с довольным видом продемонстрировала новую находку – глиняную статуэтку бородатого мужчины, держащего в руке какой-то предмет, похожий на блюдце.

– Похоже, это владыка неба Баалшамен, – радостно сообщила Лидия, – почти без повреждений. Как здорово!

Сергей немедленно переключился на нее. Ему не терпелось поговорить с Горской: как он узнал по дороге сюда от Игоря, ее комната – как раз следующая за кабинетом.

«С другой стороны к кабинету примыкает комната Воронцова, но его в ночь с субботы на воскресенье не было, – думал он. – Поэтому, если кто и мог слышать ночью шум в кабинете, так только она».

Сироткин воспользовался паузой и улизнул, а Лыков, коротко повторив причину расспросов, с надеждой посмотрел на задумавшуюся женщину.

– Я понимаю… – медленно протянула она, глядя на историка с некоторым сомнением. – Честно говоря, не уверена, что идея Стаса меня вдохновляет, но если он настаивает… Что ж, я вам расскажу. Не подумайте, что я хочу бросить тень, уверена, есть вполне невинное объяснение.

– Тень? Какую тень?

Лидия вздохнула и просто сказала:

– Никакого шума в кабинете ни в ночь с субботы на воскресенье, ни в следующую я не слышала, но зато я кое-что видела.

– Что же?

– Дело было так. В субботу я легла поздно. Мы с Олегом смотрели до полдвенадцатого какой-то дурацкий фильм, от которого у меня разболелась голова. Я пошла спать, но никак не могла заснуть, поэтому, промучившись некоторое время, встала, чтобы выпить пенталгин. Таблетки у меня были, но я обнаружила, что забыла налить воду в стакан, как обычно делаю. Пришлось идти в столовую, где в холодильнике мы храним канистры с питьевой водой. В коридоре я увидела Рамиза, входящего в свою комнату.

– Не помните, во сколько это было?

– Без двадцати два – я посмотрела на часы, когда встала.

– Вы уверены, что это был Рамиз?

– О, ну а кто же еще? – опешила Лидия. – Конечно, в коридоре было темно, и я видела входящего со спины, но комната Рамиза вторая от столовой, и, естественно, я подумала, что это он.

– А это не мог быть Сироткин? Насколько я понял, его комната рядом, как раз возле столовой.

– Ну… – Лидия заколебалась. – Возможно… О, прошу вас, Сергей, вы заставляете меня выдумывать!

– Выдумывать не надо, – сурово ответил Лыков.

В глубокой задумчивости он спустился на второй уровень и, стараясь не мешать работе археологов, потихоньку переговорил с остальными.

Спустя полчаса Сергей вышел из пещеры и, поднявшись к скальному святилищу, устало присел у жертвенного камня. Он чувствовал, что ему нужна передышка.

Закурив, историк некоторое время сортировал полученную информацию:

«Итак, если принять в качестве рабочей гипотезы, что кража была совершена в ночь с субботы на воскресенье (а это вероятнее всего, так как именно в эту ночь комната Стаса рядом с кабинетом пустовала), что мы имеем. Раскопщиков я исключаю – им не проникнуть внутрь без помощи своих соотечественников, но из них в доме живет только Рамиз, остальные – во флигеле, что слева от ворот. Труднее всего было бы совершить кражу Халиму и Фуазу, проще всего – повару Самиру, который почти целый день находится в доме. Особая статья – Фейсал, который ведет себя крайне подозрительно. Может быть, кража его рук дело? Но тогда зачем он следил за нами в Аммане? Если это, конечно, был он… Непонятно. Теперь члены экспедиции. Пойдем по порядку: сначала комнаты по левую сторону коридора. Комната Воронцова между салоном и кабинетом пуста, затем кабинет, следующая – Лидии. Она сказала, что видела Рамиза, но это мог быть и его сосед слева Сироткин, тем более что они примерно одного роста и комплекции. Правда, Олег блондин, но в темноте, как говорится, все кошки серы, цвет волос Лидия не могла заметить. Потом идет комната Кормана. По его словам, он ничего подозрительного не заметил, но у меня сложилось ощущение, что он не все говорит. Дальше – Пьер. Этот меня встретил откровенно враждебно и ограничился короткими фразами: ничего не видел, ничего не слышал, которым, однако, верить нельзя. Ясно, он просто хотел от меня отделаться. Интересно бы узнать, что за этим стоит. Последний на левой стороне фотограф Феликс Кузин – Кузя, как его все называют. Здесь тоже информации ноль. Правая сторона начинается с кухни и столовой, к которой примыкает комната Олега, рядом живет Рамиз, за ним Дина, которая сказала нечто важное. Она слышала слабый шум в комнате Рамиза, похожий на звук открывающегося окна, и за стеклом мелькнула чья-то тень. К сожалению, время она смогла назвать весьма приблизительно – где-то после полуночи. Данные обстоятельства, если все это ей не пригрезилось, опять же возвращают нас к Рамизу или Сироткину. Сам Олег страдает странной забывчивостью. А Рамиза я, пожалуй, оставлю напоследок, тем более что он сейчас очень занят, контролируя работу раскопщиков. Дальше комната Аркадия. Боюсь, мне несимпатичен этот малый – скользкий какой-то, глаза отводит, да и отвечал он довольно уклончиво. За ним расположился доктор. Все-таки я не ошибся: Бусыгин очень наблюдательный человек – как четко он изложил передвижения участников экспедиции. Даже странно, что он не дал мне никакой зацепки… И последние комнаты – Игоря и моя. Вернее, есть еще одна незанятая, а в те выходные были две пустующие комнаты. Но не думаю, что вор воспользовался ими…»

Сергей почувствовал, что отсидел ногу. Он с трудом поднялся и снова окинул взглядом застывшие на века каменные волны. Ему вдруг стало грустно оттого, что приходится заниматься таким прозаическим делом, как поиски преступника, находясь в самом центре живой поэмы, тысячами деталей красноречиво повествующей о происходивших здесь когда-то драматических событиях. Он прислушался. Ему показалось, что среди монотонного гула многоязыкой толпы туристов, периодически разрываемого гортанными выкриками торговцев сувениров и возниц, он различает иные голоса – тихие призывные голоса, прилетевшие из минувших столетий.

– Ave, Caesar! Evviva Caesar![10] – ликующие крики толпы и пронзительный рев труб и горнов сливались в оглушительную какофонию, но Молесту эти звуки казались пленительнее самых изысканных мелодий, какие ему только довелось слышать в римском театре. Это был счастливейший день в его жизни – он стоял перед великолепным дворцом набатейских царей в первом ряду почетных гостей, встречавших императора, который торжественно въезжал в побежденный Рекем.

Марк Ульпий Траян, гордо расправив плечи, восседал в центре запряженной белыми рысаками массивной золоченой квадриги, держа в руках скипетр из слоновой кости с золотым орлом наверху и лавровую ветку. Палудаментум – плащ ярко-багряного цвета, знак императорского величия – развевался на ветру, открывая пурпурную тунику, расшитую золотыми пальмовыми ветвями. Короткие начинающие седеть волосы венчал лавровый венок. Стоящий позади раб держал над его головой золотую корону. Пятидесятидвухлетний император был в расцвете сил, даже на расстоянии чувствовался исходящий от него мощный заряд энергии. Как и все в империи, Молест знал, что Траян обладал огромной физической силой и невероятной выносливостью. Армия обожала его. В походах он часто широким шагом шел впереди войска. Солдаты, вернувшись с полей сражений, взахлеб рассказывали, как император наравне с ними продирался сквозь лесные дебри и греб, находясь на флагманском судне, во время переправ через реки. Но его любили не только воины. Траян не в пример своим предшественникам был скромен и обращался с подданными как с равными и в Риме, и в провинциях. Он часто заходил в гости к друзьям, навестить заболевшего или поздравить с праздником. Когда друзья укоряли его за то, что он со всеми держится слишком просто, он отвечал, что хочет быть таким императором, какого сам предпочел бы иметь, будучи подданным.