СУРИНАМ: ЖЕЛТЫЕ РЕКИ ЗЕЛЕНОЙ ПУСТЫНИ

Ох, не близкий свет эта страна даже для человека, работающего в Латинской Америке. Попасть туда так же трудно, как и выбраться, — всего две авиалинии связывают столицу Парамарибо с внешним миром: одна — через Джорджтаун, столицу соседней Гайаны, другая — через Рио-де-Жанейро. Суринам граничит еще с Французской Гвианой, но никакого транспортного сообщения с ней не имеет. Четвертый сосед — Атлантический океан, жадно прильнувший к земле, которая вволю поит его желтой водой своих бурных рек.

В тот ноябрьский день 1975 года, когда я впервые прилетел в Суринам, местный аэропорт работал с небывалой перегрузкой, словно опровергал свою оторванность от остального мира. Да и весь приземисто-деревянный Парамарибо выглядел весело и празднично. Расцвеченный флагами и транспарантами, не засыпающий даже ночью, он был наполнен музыкой сотен оркестров и бравурными гудками неправдоподобно ярко раскрашенных автобусов и машин. Чем-то город напомнил мне тогда дни безудержного карнавального веселья Порт-оф-Спейна.

Впрочем, повод для таких торжеств был вполне оправдан: после пятивекового колониального рабства Суринам получал независимость от своей метрополии — Голландии. Нет, это была не дарованная независимость, как утверждали бывшие хозяева, а результат многотрудной борьбы всего народа. Страна с населением около 430 тысяч человек, занимающая площадь в 163 тысячи квадратных километров, что почти в пять раз больше территории Голландии, многие годы сражалась за свою свободу если не с оружием в руках, то другими доступными ей средствами — забастовками, стачками, политическими кампаниями.

И потому, когда этот долгожданный день настал, подлинный праздник пришел на древнюю землю Суринама.

Радость переполняла людей, она выплеснулась на улицы городов и поселков карнавальным весельем, массовыми шествиями. Особенно отчетливо это настроение народа чувствовалось, естественно, в столице.

Парамарибо, типичный колониальный город, застроенный в старом нидерландском стиле деревянными одно- или двухэтажными домами с резными балконами, вобрал в себя треть всего населения страны. Желтые, мутные воды реки Суринам, окаймляющей столицу, словно декор, несут на себе тяжелые океанские суда, входящие в самый крупный в стране порт, и сотни утлых каноэ индейцев, приходящих сюда за предметами первой необходимости. Набережная, охраняющая город от водной стихии, опоясывает его плотно утрамбованной невысокой дамбой — никакого камня или гранита, как в других странах, здесь нет, и оттого она кажется глухо провинциальной, почти несерьезной.

В жаркое дневное время, когда температура подскакивает до сорока с лишним градусов, а напоенный влагой воздух с трудом проникает в легкие, набережная пустынна, как покинутый индейцами древний город. Но под вечер, едва приходит с океана первая прохлада, в тени огромных раскидистых фикусов удобно устраиваются сотни продавцов со своими лотками. Ассортимент предлагаемых лакомств невелик и прост: мелкокрошеный лед, политый сиропом, с улыбкой насыпается в бумажный кулек, самодельные сладости причудливых форм, горячая рыба и китайские блюда, готовящиеся тут же на допотопных керосинках и примусах, самодельные прохладительные напитки из кокосового молока.

В эти предвечерние часы буквально весь город приходит на набережную вдохнуть глоток освежающего бриза, сбросить с себя тяжесть дневной жары и духоты. Свободно, чуть даже лениво течет людская река. Течет почти молча — разговоров не слышно, лишь громкие призывные выкрики продавцов нарушают это непонятное европейцу шествие. Так продолжается часа два-три, а потом сразу темнеет, становится прохладно и промозгло, и набережная вмиг пустеет.

Убрав свои лотки, погасив огонь керосинок, последними уходят те, кто пришел сюда первыми в надежде хоть чуть-чуть заработать. Лишь пряный запах еды, смешанный с терпким запахом моря, тяжелым дыханием близких джунглей и расположенного неподалеку рынка, долго еще витает над набережной, напоминая о том, что Суринам — это тропики, это Латинская Америка, вобравшая в себя Азию, Африку и Европу. И не только вобравшая, но и перемешавшая их в раскаленном тигле времени до такой степени, что при всем этническом разнообразии населения с полным правом можно говорить о суринамцах как о единой нации.

О происхождении названия страны точно ничего не известно. Утверждают, что, скорее всего, оно идет от существовавшего когда-то индейского племени суринене. Примерно так же объясняют и название столицы. Кого только не увидишь на ее аккуратных узких улочках — европейцы, японцы, креолы, китайцы, индейцы, негры, индийцы, выходцы из Индонезии. Когда-то эту пестроту колонизаторы использовали в своих интересах, разжигали расовые конфликты, натравливая одну нацию против другой, короче — политика «разделяй и властвуй» проявлялась здесь в своем классическом хрестоматийном виде.

И все-таки этому пришел конец. Бывшая Нидерландская Гвиана, так долго мечтавшая о свободе, добилась ее. Ныне это независимое государство Суринам, делающее первые шаги по новому пути. Но как мало мы знаем об этой стране, как редко доводится бывать на ее земле, почти сплошь покрытой непроходимыми джунглями, рассекаемой бурными бурыми реками — Корантейн, Суринам, Маровейне (или Марони), сказочно богатой бокситами, алмазами, золотом. Нет, не зря за Суринам так цепко держались колонизаторы разных эпох и разных стран…

«Дикий берег» — так называли испанцы четыре с половиной века назад Гвиану, когда причаливали свои каравеллы к открытым ими же, но еще мало знакомым берегам. Почему же дикий? Ведь знаменитый Алонсо де Охеда, открыв в 1499 году миру эту землю, присоединил ее к владениям испанской короны и в своих кратких хрониках оставил весьма колоритное описание ландшафта. Этого, однако, оказалось мало: мореплаватель не знал, что страну населяют свыше 200 индейских племен, затерявшихся в дебрях Гвианского нагорья, и что именно они своим отчаянным сопротивлением колонизаторам дадут им повод назвать Гвиану дикой.

Индейцы-араваки, карибы, тупи-гуарани, пианакота, калибите, ояна и многие другие уже тогда владели искусством обработки камня, о чем свидетельствуют найденные в наше время различные керамические изделия и кельты. Эти же племена, занимавшиеся тропическим земледелием, создавали для своих полей террасы на искусственно возведенных возвышениях и каналы для орошения. Основной культурой была маниока — из нее готовили что-то наподобие хлеба в лепешках и гнали хмельной напиток, а кроме того, выращивали сладкий картофель, хлопок, табак, маис. Естественно, для жителей тропических мест немаловажное значение имели охота и рыбная ловля.

И вот на эту землю ступили испанцы. Град стрел с острыми каменными наконечниками встретил непрошеных пришельцев. И никакие мушкеты не помогли им одолеть непокорных дикарей — так и не смогли испанцы колонизовать эту землю. Лишь иногда причаливали они свои корабли у болотистых берегов Гвианы, увозя с собой в трюмах рабов-индейцев и огромные куски красноватых стволов почти железного дерева махагани, устойчивого против влаги и шедшего на строительство новых судов.

А еще увозили они с собой легенды.

Легенды были одна заманчивее другой. О золоте, спрятанном индейскими вождями в глухих и недоступных местах сельвы. О золотых городах, построенных за тысячи верст от берега и священных для каждого индейца. О простых людях, которые жили в них счастливо и мирно и пудрились в дни праздников золотым порошком. О горах, полных изумрудов и других драгоценных камней.

Эти легенды будоражили воображение испанцев, лишали их покоя и сна. Но как до них добраться? Как завладеть этими сказочными богатствами дикарей, для которых нитка бус из пестрых стекляшек была желанней и ценней куска увесистого золота? Молчали, как каменные изваяния, жестоко допрашиваемые дикари, не в силах нарушить священную клятву. Умирали, так и не сказав ни слова.