«Если в первой строфе ты без лифчика…» Если в первой строфе ты без лифчика, то в последней стреляет ружье, объясняя прям в сердце счастливчика, что его, что твое, что мое. Жарко в августе, даже на простыни будто море приносит песок. Золотое сечение осени впереди или наискосок. Время в темном неясном движении, ноет в сердце живая вода. Всё так четко и без искажения и не будет таким никогда. Счастье – легкими воздуха стрелами, всё в томленье, слоев толчея. И волнуется жизнь между стенами — где моя, не моя и ничья. «Доплывем до Тигра и Евфрата…» Доплывем до Тигра и Евфрата — будет всё тигрово и евфрато. Выйдет не Аврора, а Эрато, обнимая крыльями, как брата. У меня сестра, а брата нету. Я давно не улыбался небу. Пусть уже наступит время это. Жаль, что солнце прячется, как эхо. Пять углов в моей бушуют цифре. Я сойду за собственного брата. Волны разбегаются на Кипре, а потом ползком быстрей обратно. Тает радость в сомкнутых объятьях. Время точно пряди в беспорядке. И одна сестра в тоске о братьях — их макушки как цветы на грядке. Выживет один, став Носферату. А по остальным проедет трактор. Доплывем до Тигра по Евфрату, выполнив условия контракта. Больно знать, что остается мало, что желанье бледно, а не ало, светит безобидно, но не греет, и Евфрат безудержно тигреет. Yellow Submarine Сидит в организме простуда и дергает ниточки слез. И сам я совсем не отсюда, наверно, с собою привез. И пью, как верблюд очумелый, под тонною теплых рогож. Я тоже пушистый и белый, совсем на себя не похож. Ныряю в больные глубины — пустынно до самого дна. Но жизни моей половины соленая склеит вода. И треск старой песни из глотки послышится свистом в груди: «Я кит, я макет желтой лодки, хлебнувший холодной воды». Зима. Двойное стекло Развалы здания в снегу, мир до и после разрушенья. Как вспышки памяти в мозгу, разряды прошлого решенья заставят встать и наконец ответить в трубку с перерывом: затяжка, выдох в пять колец, летящих девственно красиво. Смотреть на стройку за окном, накрытый простынею кратер. Где пиро-техник – два в одном — спасает водкой альма-матер. Он лает в трубку, как зима. Молчит, но требует ответа. И я запомню: снег, дома, колечки на одной из веток. «Я псих, но спящий. Не буди меня…» Я псих, но спящий. Не буди меня бессонницей своей или простудой. Душа волшебна в пять утра, смешна, не помнит залпа тысячи орудий. И встанет на дыбы во мне земля, гремя костями, глиняной посудой. Я б в это время всех прикончил для спокойствия (а счастья и не будет), и даже тех, с кем праздники встречал, за образом ходил через туманы — его там нет. И грош цена речам. И нет нигде. Не надо новых данных. Разворошу притухшую звезду и пепел ночи вытряхну. Затеплю сто сигаретных звездочек… Я жду второго погружения под землю, где будет тихо. Тени друг за дружкой, кидают в кружку мелочь на еду. Я псих настолько, что давно в аду. Ты ночью задуши меня подушкой. Командир крови 1 Кровь, не шуми, не приливай к лицу. Твой зов услышан, мелкой дрожью встречен. Не подводи, блуждая по кольцу, я слишком хрупок и недолговечен. И я всегда не там, где стоит быть. Люблю не тех и никогда – взаимно. Сужает время взгляд. В глазах рябит. Везде темно искусственно и зимне. Восход всплывает краскою глубин — взрывоопасной смесью в небе пьяном. Кровь заливает, врет, что я любим, и дарит свет вторым, небесным планом. 2 Надо быть бодрым! А если сонным – хотя бы пьяным! Самым быстрым ковбоем Востока – но вот, непруха. Показывают, как наказывают. Переменным и постоянным током и прочим потаканием телу в присутствии духа. То взрыв небесный, то подземный. Пыхтит командир рядом: «Ложись, вставай, беги, проси у господа помощь…» Я командую только собою, не всем отрядом. Позади меня прах и пепел, товарищ – ни фрукт ни овощ. Только дождь позади меня – груда гудящих капель, тысячи одноклеточных образцов долгополых шинелей. Я тяну свое тело по грязи плюс телефонный кабель. Свет и связь прерываются, господи. «Schnelle, schnelle…» |
