Бродить по лесной дороге, ведущей в деревню, было не менее увлекательно. Стоячий пруд, подёрнутый ряской, в тени старых дубов – около него забавно слушать лягушек. Кованая ограда с крестами пряталась в дубраве по соседству. Там влажно, сумрачно и покойно, как в парках старинных особняков. Замкнутый мирок под зелёной крышей. Тут и там торчали из кустов чёрные мраморные плиты, кое-где пестрели увядшие цветы. Тихо – лишь изредка хрумкнет под каблуком прошлогодний жёлудь. Летом прохлада манит комаров, но весной можно гулять свободно. Шерли подобрал на стоптанной тропе у ограды пурпурные и голубые гортензии, нашёл даже чайную розу, почти свежую, для натюрмортов Мо. Девочка посетовала, что вдохновение её с появлением Ника подувяло, и Шерли простодушно спросил: «Могу я украсть его для тебя?». Сласти, качели, цветы – Мо вспоминается этот день, как лучший в её жизни. Единственной горькой нотой стало то, что Шерли начал курить. Мо не понимала мальчишку, когда он, морщась, с подростковым снобизмом затягивался сигаретой вдали от родительских глаз. Если девочке случалось столкнуться с Шерли нос к носу, от губ его неприятно тянуло. Запах дыма и пепла горчил на языке, а серое облако вызывало тошноту. Чушь, когда в романах девицы с трепетом думают о сигарах своего возлюбленного. Для Мо горький шлейф курева делал Холмса чужим, взрослеющим и тревожным.
Жаль, что Мо пока не умеет рисовать запахи. Художница торопилась сделать общий набросок, пока ночь не кончилась. Ведь прелесть пастели в том, что к рисунку можно вернуться в любой момент. Вначале девочка хотела просто получить заготовку с обнажённой фигурой вполоборота, а затем в другие дни воплотить какой-нибудь образ – например, молодую девушку на фоне чёрного полотна. Но рука Хупер уже двигалась на своей волне, едва удалось зацепить самого Холмса. Мо больше не думала ни о чём другом, боясь растерять хлынувшее в вены вдохновение. Над картиной мелькал то карандаш, то мел, то измазанный палец. Только два основных тона выбрала Мо – ночь и бледная кожа, отчего исполнение было почти бихроматным. Попутно девочка размышляла, сможет ли она потом подмешать в чёрное синий, чтобы передать холодные тени вокруг Шерли. Она нарочно не включила ночник – его жёлтый свет убил бы всю атмосферу.
Обтерев пальцы тряпкой, Мо взялась за светлые мелки. Она подобрала всего пару – белый и бледно-телесный, чтобы передать все ямки, выбоинки и прочие неровности человеческой кожи. У Шерли их было до странности мало – будто его ещё в младенчестве уронили в молоко. У Мо же, напротив, загорелое лицо было всё в мелких крапинках, наподобие веснушек, в особенности нос и щёки. Шерли многим отличался от Мо – это её и пленило. Нарисовать девушку она всегда успеет, в крайнем случае, сама сядет спиной к зеркалу и извернётся, как надо. Тут нет ничего увлекательного, а вот Шерли – другое дело. Тень придавала ещё больше возраста его грубеющим чертам. Спина казалась широкой, длинный стан, размах лопаток и стройная талия волновали тем больше, чем дольше она всматривалась в них с несвойственной ей алчностью. Камушки позвонков убегали вниз, и Мо густо зарумянилась, когда накидала хребет и то, что терялось в темноте. Сиди Шерли к ней лицом, изобразить те их отличия было бы намного труднее.
Кончик языка то и дело мазал по тонким губам, пока Мо рисовала. На зубах скрипнули волосы – девочка и не заметила, как прикусила прядь. Может быть, в этот раз ей удастся – хоть единственный раз удастся передать на бумагу всё буйство образа в голове, а не только бледное подобие. От переносицы по щеке Мо шла широкая синяя полоса, несколько пёстрых пятен расцвели на линии челюсти. Шерли не бросил язвительный комментарий из-за её перемазанного лица – мальчишка подозрительно долго молчал, устроив подбородок на руке и прикрыв глаза.
Тени вокруг слабели, становились прозрачными. Прохладный воздух мансарды просветлел, окно выделялось круглым голубым пятном. Магия полумрака таяла, предметы в спальне вновь стали обычными и пыльными, а спящий мальчик напротив – просто её товарищем Шерли. Возбуждение покидало девочку, ресницы двигались всё медленнее. Рука с мелом на минуту легла на подставку. Последней связанной мыслью Мо было то, что ей совершенно не хочется спать.
***
За то время, пока Мо Хупер жила в пансионате, поднялась по будильнику она в первый раз. Обычно ей не составляло труда встать – едва проснувшись, Мо вспархивала с кровати, как птица. А теперь спину сковало ломотой, копчик затёк, левая нога занемела и была, словно вата. Провести ночь, сидя на стуле, оказалось не слишком приятно. Тихая трель часов походила на назойливую муху, и девочка со сна отмахнулась, не веря, что уже девять. Но через минуту она подскочила, как ошпаренная, и бросилась к умывальнику. В занемевшую ногу вонзилась сотня иголок, и девочка охнула, едва не опрокинув мольберт. Плотный лист с почти законченным рисунком покачнулся, с подставки на пол посыпалась меловая крошка. Шерли дремал напротив, тихо посапывая, и даже не шелохнулся. В конце сеанса Мо сама натянула за засыпающего мальчишку одеяло.
Мо поплескала ледяной воды на лицо, замочив пушистые рукава кардигана, отерла руки и шею вафельным полотенцем до красноты. Воровато оглянулась на сопящего Шерли и сбросила кофту, оставшись в одних панталонах. Не глядя в зеркало, наскоро расчесала волосы, вернее, попыталась – зубья расчёски застревали в спутанных узлах, торчащие кончики щекотали голые плечи. Волосы девочки были тонкими и лёгкими, и любой ветер мог превратить их в воронье гнездо. Махнув рукой, Мо зажала в зубах резинку, кое-как собрала их в хвост и туго стянула. Сойдёт. Потом выудила из шкафа летнее льняное платье, передумала и надела джинсы с серой блузой.
Пора было спускаться к завтраку, иначе тётя сама поднимется сюда. Хупер придирчиво оглядела комнату: серой змеёй с балки свисал жгут из простыней, одежда Шерли была аккуратно свалена в углу, от неё к окну тянулся по полу слякотный след. Самого мальчишку снежным комом облепило одеяло, тяжёлые края стелились по полу. Из деревянного остова кровати торчал один матрас, под кофейным столом подсохшей лужей растеклась заварка. Треснувший чайник валялся на боку, забрызгав салфетку. Тут взгляд Мо остановился на покосившемся мольберте, и она вздрогнула. Шерли глядел на неё в чёрно-синем ореоле, сам бледно-розовый, выпуклый, словно живой. Глядел с тревогой и мрачной задумчивостью, голова застыла в порывистом движении. На душе Мо потеплело – не зря потратила вечер. Беспорядок показался теперь пустяковой проблемой. Идея, что сказать же взрослым, озарила её внезапно. Как же она сразу не додумалась?!
Мо растолкала Шерли, торопливо растолковала ему всё и в ответ на сонное бормотание попросила прибраться. В обмен же обещала принести ему горячих булок с повидлом и молока. «И спичек» – бросил вдогонку мальчишка, не разлепляя век.
День выдался погожий, и постояльцы пили чай на полукруглой веранде с высокими окнами в сад. Умытое утреннее солнце играло на отбелённых скатертях и китайских циновках, которыми были увешаны жёлтые стены. В углу под старой миссис О’Тул скрипело кресло-качалка, Вирджиния Хупер и две её соседки устроились у подоконника. Вирджиния издали кивнула племяннице, и та юркнула к столу в углу около оплетённой лозой кадки. Обе ценили уединение – уважали и своё, и чужое.
Мо дула на горячий чай, сонно и сыто жмурилась с волнующей мыслью о том, что у неё наверху спрятан мальчишка под одеялом. Как бы отреагировали клуши из пансионата, если бы нашли в её спальне Шерли без подштанников? Мо уже достаточно взросла, чтобы сидеть сейчас и беспокоиться о таких вещах. Девочка так и делала – старательно волновалась, пока клевала носом над чайным парком с рассеянной улыбкой. Впрочем, особенно волноваться ей не стоит. Скоро тётя Хупер и чета Холмсом узнают от Мо, что мальчишка прошлой ночью попал в грозу и нашёл приют у подруги. Буря и вправду разыгралась отменная. Шерли виноват, что задержался, да – но это не повод для порки. Мо впустила вымокшего приятеля, обогрела, пожертвовала простыни, чтобы просушить его. Нет, нет, Шерли и думал ломать себе шею, взбираясь в окно. Мо бесшумно провела его через парадный, из стыдливости опасаясь выдать присутствие мальчика в своей спальне ночью. Художница заметила, что грозная Аманда всегда обращалась к ней ласково, с особой симпатией. Женщина поощряла детскую дружбу, считая, что Мо положительно влияет на её шального младшего сына. Девочка не желала испытывать доверие Аманды, но была уверена – та не станет сердиться, если узнаёт, что Шерли провёл время с ней, а не в медвежьем капкане чужого сада.
