перечитай переливай из пустого в незрячее через себя дальше слов перегнись вот оно время лесное стоячее вот она жизнь по чурбачкам растащи настоящее на золотом оставляя круги перетекай из немого в горячее и обожгись угомонись распрямись опоясайся прошлому в оспинках лоб не чеши радуйся что перерос но не радуйся что пережил как бы и что бы закат ни оканчивал перебалуй себя переиграй и укачай в своём сердце обманчиво маленький страх так про себя обо всём тихо шёпотно или поверь или верить устав но прочитав на страничке оборванной перечитай общая кухня
не верится, что вот он, выходной от немоты придирчивой, от гулкой ночной непроходимости – ценой в давным-давно просроченное утро. на общей кухне вздулся потолок, по жёлтым стенам бурые подтёки. всего делов, что выдавить стекло и вывалиться в зыбкие потёмки, но всё же нет. на «нет» и счастья нет – одна луна, и та – не в масть, не в пику, одна любовь – за дым от сигарет, пусть будет так: зажмурился и выпил её сполна, оделся, вышел вон. вон ты идёшь, воспитанный, усталый, а спросят у тебя: кого/чего, не вспомнишь даже, как ты объяснял им, что никого, что незачем, что сыт и далее – на ломаном транслите. как поздно – переходишь на курсив: тушите звёзды, люди, расходитесь иллюзия бог покидает небо, уходит в невидаль, там, где любовь не выдаст и не умрёт. не говори, что чего-то на свете не было – всякое было на тысячи лет вперёд. люди себя не помнят, а, вспомнив, крестятся. тени попались в невод – хорош улов. вроде как жизнь не то чтобы и безделица, но про неё хватает и пары слов. в этом вся соль, и она – облизни – горячая, в этом и счастье: попробуешь – полыхнёт. что за дорога такая – назад ворачивай. что за телега такая – не развернёшь. пялится в подоконник звезда кургузая, бог замедляет речи, пинает снег. нет ничего в этом мире (кроме иллюзии, что ничего абсолютно на свете нет). и продолжения, видимо, не последует. что ни скажи – забудется, дайте срок. смерть из того, что ты выдумал, не последнее. текст неразборчив. сценарий всегда сырой. паутина «представьте себе, будет там одна комнатка, этак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам одни пауки. И вот и вся вечность» Ф. Достоевский Скрыв паутиной марлевой дальний стан, В грязных просветах ловить одичалый блик, Спешно пейзаж лубочный перелистать. К вырванной кем-то странице душой прилип. Впалое небо, чахлый сутулый фон, Пьяные кедры сговорчивы и милы, Только настроить осталось лихой развод У завалящей пилы и пилить, пилить. Солнце проделает вялый смурной кульбит, Ловко подставить светилу тугой топчан И наложить паутину на свет, как бинт, Чтобы не просочилась в меня печаль. Не находить себе места, цены, врагов; Булькать, журчать, пузыриться в текучей мгле. Больше во внешние заросли ни ногой. Здесь мои воля и пастбище, смерть и хлеб. июньское не то чтобы лето, а так – уходи и не думай, что скоро совсем никуда, но пока ещё в силе держать своё сердце, фугасоподобную дуру, в тепле и покое, в не знающей войн хиросиме. ни меры, ни дна, ни понятия, кто здесь убийца, а кто просто так, не на свой заглянул, видно, саммит. поднявшись над всем провисающий воздух клубится, потом, раздобрев, обернётся, как есть, небесами. и ты обернись: вдруг забыл там неясное что-то – а вспомнишь, не вздумай вернуться: оно уже вмято в скалистые кряжи молчания или в пустоты колючей гряды расставаний, прибитой к закатам. коварный июнь в неизвестность, как в чудо, впрессован. и выбрана форма участия в жизни, положим, под цвет её глаз, той, которая нынче особо предательски дарит тебе не себя, но похоже. расстрелян туман из орудий подсевших позиций, сверяется время с ударами жизни в литавры, тушуется общее прочим, а мы очевидцы всего, что случилось и что не случится представить. навек – понятые, на долгие годы хранимы боями за память. хоть прямо сегодня – под титры. июнь остаётся за старшего, прячет огниво. на правду срывается ложь. и становится тихо. на секунду на секунду показалось, что я не вечен, но прошло, прошло, хотя и было страшно. и не то чтобы я теперь совсем уже не вчерашний, о том не было речи. столько всего. и не хочется забывать. поровну вспаханного асфальта и всякой шпатлёвочной дряни. мысли бьются о твердеющие покровы мироздания, принимают их форму. кто его знает, откуда берутся лёгкость и теснота, причём единовременно. не придумай меня: в протоплазме исходных терминов ни смерти, ни бога, ни слов. я сравнил бы себя, но не сравнял с теми, в ком целиком заблудился, кто чудом не выжил в сражении, что не на жизнь, а насмех. с ними иже понимаю, что мал, что не время предаваться шёпоту, тяготеющему к молчанию, но не к покою. жизнь не просматривается сквозь суетливые блики, гудящие в каждом. всё это словно стёртая аудиозапись, которую можно восстановить и, прослушав, понять, что она того не стоит |
