7 Солирующий самолетик распарывает ткань небес. Ты видишь, как белеет плоть их, как расползается порез, и тонет в складках горизонта над перекрестком трех дорог, где трехает из капремонта стократ залатанный «зилок». 8 В какой-то день я выйду к морю и сброшу на песок рюкзак. Водой соленою промою мир, посветлевший на глазах. Волна выносит донный мусор. Штормит. Наверно, баллов пять. Стихии, стянутые в узел, друг друга пробуют понять. 9 Пейзаж как дождь однообразен. Все серо. Только и всего. Камаз гребет, как Стенька Разин, из Острова по осевой. На мыльном зеркале асфальта, где тормоз, ясно, не спасет, ревет моторное контральто. Бог весть, куда его несет. 10 Длина пути до поворота, до выхода из тупика – четыре шага, для полета – два водопьяновских плевка. И плоть слаба, и дух ничтожен, как свет, сочащийся сквозь щель. Мир сложен, потому что сложен из нескольких простых вещей. 11 Валяй, младой военнопленный, пора нагуливать жиры. Рим рухнул так, что вопль вселенной доходит и до сей поры Но пусть другой нейтральный некто просветит нам глазное дно, лаская скальпель интеллекта, мне это право не дано. 12 Мы знали мало, жили плохо, закуривали натощак. Была прекрасная эпоха, настоянная на мощах. Был мутный спирт в граненой призме: зародыш, выкидыш, отец. Мы будем жить при коммунизме, не мы – так дети, наконец. 13 Повремени, отходят воды. Мы будем в Тосно до темна. Почем у вас глоток свободы? Да, собственно, цена одна. Как я стоял у автомата, пытаясь спину разогнуть и сделать шаг. Куда? Куда-то. Сопроводить в последний путь. 14 Потом толпой стояли в морге в каком-то скомканном ряду. И запах апельсинной корки присутствовал в моем аду. Морской, соленый привкус пены подкатывал, как слезный ком. Росли деревья, дети, цены и очередь за молоком. 15 Но, может быть, когда померк свет, сбросив плоть, как рваный кокон, твоя душа скользнула вверх, помедлив возле наших окон. ............................................... ............................................... ............................................... ............................................... 16 Мы живы ритмом примитива. Так замирает белый свет на черных зернах негатива, и ничего другого нет. И выбор наш всегда банален, но как же трудно, черт возьми, уйти на волю из развалин, давно оставленных людьми. 17 Я фаталист, в известном смысле. Я знаю, что моя судьба есть плод глубокой внешней мысли, но мне далёко до раба. И есть в сопротивленьи быта соблазн окольного пути, и час, когда звезда закрыта и к ней дороги не найти. 18 В какой-то день и час какой-то, наездившись до столбняка, умоюсь прямо из брандспойта у колеса грузовика. И что-то выявится четче, и станет ясен тот рубеж, где за повтором «Авва отче» окликнул звательный падеж. 19 Мы ропщем, мы словами сорим, но это все от головы. Ты чувствуешь, как пахнет морем от свежескошенной травы. И столько света в чистом тоне, что чаша нам не так горька, когда на голубом плафоне стоят, как лики, облака. 20 Сойду с дороги, по проселку, по лугу, лягу на живот. И молодую богомолку закроет плавный поворот. Но, может быть, на спаде гула придет открытый сильный звук, чтоб душу музыкой продуло, как будто слово – дело рук. 21 А слово станет, станет словом и, перебравши чересчур, пастух прочтет своим коровам Платонов «Пир» и «Чевенгур», и, закативши бельма к небу, косноязычный, как Терсит, свою замусленную требу, как истину провозгласит. Последний идеалист
Однажды вождь и учитель в конце тридцатых годов спросил у своих придворных исторических матерьялистов: – Скажите, а есть у нас живые идеалисты? Ему ответили: – Есть. – А много ли? – Единственный идеалист у нас Алексей Лосев. – Если один, пусть живет, – изрек учитель и вождь, и Лосева больше не трогали. |
