– Одобряю, – удивленно сказал Соловей.

Михалыч расплылся в улыбке и переглянулся с официантом.

– Ну, как ты? Как сам? – спросил Богдан, когда официант отошел.

– А-а! – махнул рукой Михалыч. – Потихоньку. А ты помнишь Жеку Захарова, с которым мы по Оке плавали? Он теперь большой человек стал. Евгений Петрович, только так. В 90-е пошел в депутаты, а теперь – замглавы администрации…

Богдан стал расспрашивать про других из той компании, с кем он когда-то плавал по Оке и по карельским озерам, пил водку и «Саперави», играл в «дурака», в преферанс, в шахматы и на бильярде, разговаривал о ловле на мормышку и о Солженицыне… А как Санька, математик? Он иконы писать стал, уже лет пятнадцать пишет, теперь собирается в монастырь уйти… в какой? В наш, Зачатьевский, который из музея снова монастырем сделали. Артем, который за твоей женой ухлестывал… когда? Ну, понятно, после вашего развода. А что, Толич, ты в Москву уехал, а жена у тебя была женщина интересная… Да неважно, все равно у них ничего не вышло. Так вот, Артем познакомился с финкой и женился на ней, теперь в Финляндии обретается. Юра Горовец? Он погиб. Да. Вечный покой. Погиб по-глупому: поехал на дачу один. Я с тех пор никогда один не пью. Ну, что: выпил, уснул с сигаретой. Пожар-то потом соседи заметили, а он уже от дыма задохнулся. Андрей Трепавлов? Охо-хо. Инфаркт. Сорок пять лет ему было. М-да… Денис Королев? Он в 90-е годы, когда в нашем КБ совсем зарплату платить перестали, пошел балконы стеклить. Семью как-то надо кормить? Он всегда был рукастый. Так и стеклит с тех пор. Леша Гусев? А он теперь пенсионер. В шесть утра садится на берег Межи с удочкой и сидит до полудня. Потом обед и послеобеденный сон, и говорит: ничего ему больше не нужно…

Богдан слушал про этих людей, когда-то бывших ему друзьями, а потом отодвинувшихся в дальнюю даль; он слушал с сожалением, думая о том, как все прежние друзья постарели – кроме мертвецов, конечно, кроме мертвецов; он узнавал новости без удивления, через секунду говоря про себя: что-то в этом духе я и предполагал… к этому шло. Хотя жизни прежних друзей сложились по-разному, ему казалось, что, по сути, между ними много сходства. Только он один, Богдан, наособицу. Только он один из ровесников не постарел. Он держался этой мысли, отгоняя от себя ностальгию по невозвратно ушедшему времени и дружбе, оставшейся за одним из пройденных давно поворотов.

Копченый лагер был выпит, и Михалыч уговорил Богдана попробовать еще один сорт («ты такого не пил… хмелевая бомба!.. позволь, угощу тебя!»). Богдан вяло посопротивлялся («мне за руль»), но затем решил, что в крайнем случае может поехать на такси – и согласился. Официант мигом принес две запотевшие пинты рыже-коричневого индийского эля, называвшегося бледным вопреки цвету и вкусу – сладковато-горькому, плотному, с оттенком грейпфрута. К элю подали запеченные утиные ноги с белым рисом. Богдан куснул ногу и едва не увяз зубами в жестком мясе. На языке вертелась остро́та про водоплавающую ровесницу века, но Богдан уже понял, что Михалычу неприятны шутки по поводу выбранного им заведения, и прикусил язык. Вместо этого Соловей спросил:

– А ты-то как? Чем занимаешься?

– Я… бегаю, тыры-пыры. На хлеб с маслом зарабатываю… Лучше ты расскажи про себя! Ты мне скажи, Толич, научи, как в Москве большие деньги делаются?

Это «научи» Соловей помнил, еще тридцать лет назад водилось за Михалычем такое – косить под простачка.

– Эх, дорогой! – сказал Богдан. – Я простой человек труда, о больших деньгах читающий в газетах. Там иногда пошаговые руководства печатают, только маскируют их под расследования Генпрокуратуры.

– Это и мы почитываем, – покачал серебряной головой Михалыч. – Ладно, к лешему большие деньги, нам свои маленькие интересней. Расскажи хоть, как ты тогда в Москве устроился? А то уехал – как пропал.

Богдан отхлебнул эля. Михалыч налег тушей на стол, подпер щеку кулаком, выражая всем видом готовность внимать.

– Хм… – протянул Соловей. – Ну, как ты знаешь, я в Москву двинулся сразу после развода. Уехал с одним чемоданом. В чемодане были носки, рубашки и… пачка денег от продажи моих «Жигулей». Приезжаю. 93-й год. У вокзала продают дипломы МГУ и покупают ваучеры, цыгане толкают дурь, «МММ» обещает триста процентов годовых… Сразу видно, Москва – город возможностей. Я снял комнату в коммуналке, пошел осматриваться. День хожу, осматриваюсь, два… Набрел на один бар-ресторан с бильярдом. Ты помнишь, я на бильярде неплохо играл. И сейчас балуюсь, но в те годы – кто-то вечером бежит к жене и детям, а я бегал к шарам и кию, в Домске для меня уже равных партнеров не было. Короче, смотрю: цены в ресторане такие, что инженер из Домска может ползарплаты за ужин оставить. А люди пьют-едят и не жалуются, а потом у зеленого сукна делают ставки без всякой экономии. Серьезные люди подобрались.

Я к ним: примете? Ну, давай, говорят, сыграем партию в американку. Я сыграл с одним партию – выиграл, с другим – выиграл. Тогда прочих отодвигает, выходит мужик с во-от такими плечищами. Сам невысокий, а плечи как у шкафа, ручищи длинные, пальцы ловкие. Выглядит примерно как горилла, а по глазам видно, что мужик умнейший. Давай сыграем, говорит мне Георгий Шалвович. Это я потом узнал, что его так звали. Давай сыграем, говорит, только ставку поднимем, а то у меня азарта не будет. Насколько, спрашиваю? А хотя бы штуку баксов, говорит. Я стою, размышляю. Он рукой махнул, говорит: ладно, с тебя штука, а с меня – две, если ты у меня выиграешь. Тут уж я не мог устоять.

Разбили мы пирамиду. Георгий Шалвович с первого же раза, с отскоком от борта – мяч в лузу. Затем – нижний боковой винт, биток катится по дуге и от трех бортов – в лузу! Я думаю: ах ты собака, да ты развел меня с двумя штуками как ребенка! Ты же играешь как мастер спорта! Четыре шара Георгий Шалвович забил, а потом удача ему изменила. Пришел мой черед бить. Ну, тут я потанцевал у стола! Айн, цвай, драй – забиваю как бог! Удары у меня были – как для кино. Дошел я до шести шаров. Смотрю: Георгий Шалвович стал хмур. Ну еще бы! Проигрывать никто не любит. Но я замечаю: у стены два мордоворота стояли, так они придвигаются к нему и как-то нехорошо меня глазами буравят. А Георгий Шалвович брови свел и на своих мордоворотов поглядывает: мол, давать им сейчас команду «фас» или конца игры дождаться? Я кий натираю мелком, а сам думаю: что я за человек, почему так люблю выигрывать?

В общем, седьмой удар я такой сделал, что в анналы можно записывать. Сейчас повторить не сумею. Вдоль длинного борта, два отскока, третий – и…

Соловей сделал драматическую паузу.

– И что? – поторопил Михалыч.

– И шар вылетает со стола, – улыбнулся Богдан. – Понятно, удар переходит к Георгию Шалвовичу, и через полчаса он завершает партию.

Половина моих старых «Жигулей» утекла к нему в карман. После чего он пригласил меня за стол, мы разговорились. И Георгий Шалвович позвал меня к себе работать. Давай, говорит, средства у меня солидные, дел по горло, вон вчера пришли девять вагонов с лесом, хорошо бы их на вертолет обменять или на ксероксы, а заняться этим некому. Я говорю: да я раньше дел с лесом не имел… А он: ничего, научишься, ты парень умный. Я, говорит, это сразу понял, когда ты мне седьмой шар отдал.

Так я стал работать на Георгия Шалвовича. Если бы «Форбс» в то время вел учет российских миллионеров, Георгий Шалвович в первые два десятка вошел бы – это к слову о больших деньгах, – закончил Богдан.

Михалыч покачал головой задумчиво.

– Значит, вот как было. Лес на ксероксы… Там ты разобрался, что к чему, вырос, а лет через пять отделился и открыл свое дело… Так? Когда тебя уже все знали, связи налажены и капитал появился… Да?

Соловей усмехнулся.

– Нет. Я через неделю ушел от него. Посмотрел на парней с автоматами, которые у него в офисе прописались, послушал разговоры… Он же бандит был натуральный, Георгий Шалвович. А у меня какие-никакие идеалы. Да и к лучшему, что ушел, его через полтора года расстреляли вместе с охраной.