Торф Алексею Парщикову I Оставив жене отражения Южной Европы, и розы, и рыб отстраненного острова Корфу, я словно раздвинул сомкнувший гранит евразийский некрополь — и выпал из офиса в зону горящего торфа. Где самосожженье лесов среди рвов оборонных порушило почву до всех потайных корневых сочетаний, и в марево дня погружаясь, как кубик бульонный, я слился со смогом, утратив свои очертанья. Меж тем, город масочный тихо отпрянул и сник, как врач, что накинул простынку на твердое тело, и холод был жаром, когда изнутри выгоравший тайник открыл мне другое, от августа скрытое лето. В нем всадники дыма летели, не чуя земли, щиты разверстав и настроив сверхточные пики, и падали в небо, как будто услышав команду «Замри!» Но в этом чистилище вдох был подобием пытки. Стояло болото, в котором бродил допетровский карась, и в дно зарывался, презрев государево око, но газ округлялся, и множилась времени тухлая связь, где, точно заточка державы, звенела осока. Зачем мы так оберегаем свою нишу? Зачем уходим в огнеборческие рвы? В потоке зрения я сам себя не вижу — я вижу смерть на острие травы. Вот так вместе с розами недр приближалась расплата, и не было врат, были просто сварные ворота в коттеджный поселок, откуда уже не бывает возврата. И здесь я узнал, что нельзя победить торфяное болото! II А рядом столы расставляет гламурная улица, как белое с красным, здесь тянутся Кафка и Пруст, и плещет над публикой море незримого уксуса, которым омыты дрожащие устрицы уст. Ведь им никогда не дано прокричать на просторе, и смогом застигнута, стеклопакеты задраила прорва, где жир застывает на грязном сервизе истории, а вместо десерта – разносят куски шоколадного торфа. И все-таки, сколько персон уместится в печи, в тылу помутненного микрочастицами зренья? Узнаешь не раньше, чем воздух свое отгорчит, когда за кремацией будет сплошной день рожденья. Пока же – хранит герметичность державный прием, где в вакууме аутентичны слепцы и кретины, где те, что остались снаружи, ныряют в проем — в провал многомерной, состаренной гарью картины. А в центре картины трясина сидит на цепи и бредит свободой и холодом чистой Аляски, пока у нее выгорает нутро, и воронка хрипит, и варится воздух, в котором спекаются краски. В конце от Земли не останется даже огарка, и колбой от термоса станет полет пустотелого шара, узнавшего то, что небесного нет олигарха, который купил бы тебе полотно торфяного пожара. III Тем временем тебя уносят небеса. Ты в Кельне. Или же в окрестностях Лозанны, где, точно сонные ноябрьские леса, все осыпаются в кофейнях круассаны. И ни одной гадильницы одной шестой. Лишь метафизика шести шестых и остального. И не суглинок пляшет под ногой — а несгораемая простирается основа. Разноформатные сосуды пустоты здесь тяжелей снарядов фитнес-клуба. Они овеществляют бытие, и ты Сдвигаешь жестом их на центр куба. Под ним лежит краеугольное пространство сна, неподконтрольное ни ветру, ни пожарам, и не описана вселенная. Она описана поднявшим лапу сенбернаром. Он роз азоровых амбре несет на лапах, перелетая поле битв и катастроф, но вдруг – все тот же характерный запах. Откуда здесь?! Проклятье – это торф! Так, значит, топи не имеют края, и бесполезны все разомкнутые звенья. Как занавеску, широту отодвигая, не убежишь от собственного подземелья. И речь, подобная часам или машине, точно гибридный двигатель, мгновенно стихнет, и будет незачем тереть кадык вершине — ведь смог отечества и здесь тебя настигнет! IV Я видел ангела. Шахтерский город Лихов он облетел минут за пять и был таков. В толпе зевак среди шажков, подскоков, пригов ты демонстрировал нам технику прыжков. А в воздухе росли проценты яда, мы им дышали и как будто кайфовали, искомой розе с царским именем «троянда» вживляя ген мерцающей кефали. Чтоб роза выспренная в море не тонула, фильтруя жабрами соленый спич прибоя, как водолазы, горняки брели понуро, всплывая на поверхность их запоя. И – след от ангела – по небу плыл вопрос: когда мартен сравним с вратами ада, чем меж собою схожи торф и кокс? Тем, что тепло не отдают без чада. Над теми, кто ушел, лишь дымка реет — как сцепки мрака или пейсы равви. Донбасс пустот отравит и согреет, а торф, как тора, нас согреет и отравит. Вот так пространство обретает форму груши для тех, кого ведет Сусанин-водка. А тем, кто трезвый, вынимает души самокопанье. Торфоразработка. |
