«Я умею ждать. Но как же ждать…» Я умею ждать. Но как же ждать, Если жизнь не балует нисколько? Долго я училась не желать Ничего, что хочется, но колко. Научилась. И теперь боюсь О любви загадывать и благе. Это свойство наполняет Русь В каждом отщепенце и бродяге. … Не раскрою тайны, хоть пытай — Чем, заветным, голову кружит мне. Хоть разочек согрешить мне дай, Господи, еще при этой жизни. …Вырвалось. Обратно не поймать. Дрогнул свет, надежду уличая. Хорошо, что я умею ждать Ничего взамен не получая. «В том классе, где глазастики грызут…» В том классе, где глазастики грызут Гранит наук, и половину – сгрызли, Жил мальчик, скажем, Сашею зовут, Иль девочка жила в каком-то смысле. Неважен пол и имя. Одного Его гнобили: клички и подколы. Ребенок был последним, у кого Был вообще отец из всей из школы, … В том смысле, что звалась его семья На редкость полной в личном деле Шуры. За это вот сироты-сыновья Ребенка били после физкультуры. Не понимали классики они: Кто «слышишь, пилит» там, в лесу, дровишки, Кто «тятя, тятя, наши сети…» – ни одной ассоциации в умишке! Наткнувшись на подобное словцо, Вдруг замолкали в детской думе тяжкой. Одно сияло гордое лицо, Которое и били всей шарашкой. «Рослое дитя иначе пахнет…» Рослое дитя иначе пахнет И другие вещи говорит, Учит про «Кащей над златом чахнет» И в Контакте на ветвях сидит. Там, в Контакте, у него завязки, Словно рыба в море, входит в мир. А еще вчера сидел в коляске И любил овсянку и кефир. Лишь вчера младенчик, ангелочек, В бархатной одежке покупной, Он, краснея, пишет пару строчек — Коммент Маше, девочке одной. Пятиклассник. Первая влюбленность. Ужас и смятенье на лице: Под ногами холод и бездонность, Ждать чего в начале и в конце? Тихо плачу – есть такое свойство — Словно только что он стал ходить. Это я от радости, не бойся: Сын впервые пробует любить. Это вроде запуска ракеты: Мол, «полет нормальный» в облака. Лучшая из класса Маша эта, И красивей всех наверняка! Взгляд телячий до сих пор у чада, Но теперь спокойна за него, И сама, как чумовая, рада, Что она прифрендила его. Враг мой
Когда война закончилась, я в плач не бросилась, а, выдохнув устало, врага, который всё еще горяч, не замечая, мимо прошагала. Вот это вот победа и была, поскольку суть победы – безразличье. А то, что я к обедне умерла, так это дело девичье, девичье. Бывало, восставала, и не так еще испепеленная, и сдать я могла себя врагу, но этот враг вдруг видел, что на мне лежит проклятье: непобедимость. – Чур меня, – шептал, и вожделея, и страшась бесстрашной любви моей. А в облаках витал душистый запах битвы рукопашной. Кружились белых ангелов земли воздушные тела, узоры строя. Свои врата, снимая крюк с петли, моим подаркам открывала Троя. И полбеды, и полпобеды мне вменялись – пожинать утехи мира, порою так горчащие в слюне, как зернышко кофейное, как мирра. Ну, что же, враг мой, сядем пряжу прясть, чтобы хоть чем-то удержать друг друга. Поскольку – суть войны – огонь и страсть, противоборство севера и юга. А суть победы выше. Это – тлен. Вот оттого-то и горчит гортань мне. Один из нас попасть был должен в плен пожизненный в моей опочивальне. Для этого и шла с тобой война… любовь…война…я путаю понятья… Ты побежден, и я побеждена, зане внесли редакцию в проклятье. Не стой, как говорится, на ветру, не жди войны, я от войны устала. Тем более я пленных не беру, вот только пленных мне и не хватало. Не провожу вторжения межу и на могилах не пляшу незримо. Я прохожу и взгляд свой отвожу, взирая мимо, мимо, мимо, мимо. «Говоришь, любовь? Во цвете лет…» Говоришь, любовь? Во цвете лет Я одну знавала, было дело. Да на мне живого места нет От ее расправ и беспредела. Магмой растекалась, беленой Прорастала без противоядий. Как я вышла мудрой и стальной Из ее магических объятий? Удивляюсь, что еще жива. Как мне удалось ее умаслить? Чем я откупилась от родства С той, кто убаюкивает насмерть? Приходила. Приводила – на, И на царство возводила сына. У меня порезана спина на ремни, и взрыхлена брюшина. Я ее бежала, как огня, Избегала городов и гульбищ. Но она опять нашла меня. Ну, входи. Погубишь, так погубишь. Душу вознесешь, так возноси: Знаю, учудишь, чего не ждали. Только так и любят на Руси — Через сумасбродства и печали. Будь что будет: вот он, ясный свет, На крючок пальто в прихожей крепит… Где же пропадал ты столько лет, Что прошли и жизнь, и страх, и трепет? «На юге родины исконной, но второй…» На юге родины исконной, но второй, В каком-то городке, не видном глазу, Живет моя знакомая – ни разу, За двадцать лет не ссорившись со мной, Но чем-то там беся Ливан и Газу. Она всегда была врачом в Москве, А там пенсионерка, ибо – старость. И так ей тесно там, что в голове Не сходится: да как же с нею сталось Все то, что сталось, словно жизней – две. Она, конечно, Израилю дочь, В Цва-хагану, нечай, пускала внука. И если рядом взрывы и галдеж, Она крепится, не подаст и звука, Когда бомбят. В ней страха ни на грош, Но страшно мне, когда у них война. Казалось бы – уже чужие тетки. Но я вот так и вижу, как она Спускается в подвал своей «высотки», И так ей страшно, что сама – страшна. И так ей страшно, что не дай господь! А дай ей снова страхи побороть И выйти на поверхность Иудеи, Сажать вручную горные сады, Растить детей и не познать беды Как современной мировой идеи. И пусть она не думает в ночи, Об этом ли мечтали москвичи, Когда в обетованный грунт осели… Короче, я волнуюсь. Столько лет Я вместе с ней под взрывами ракет. Волнуюсь я об этой тете Нелли. |
