— Это Соня, — крикнул он.

«Это птичка», — подумал про себя. И дед отступил.

*** *** ***

За последующий после лета год Соня с Амиром обменялись лишь парой писем.

Соню это очень расстраивало, но она не смела упрекать его. Он был взрослый. У него была своя жизнь. А у Сони своя. Она заканчивала школу, её статьи печатали в газете журналистского кружка, который она посещала уже два года. Она хотела бы пойти учиться на журналиста, но мама сказала, что учиться придется там, на что хватит денег. А денег становилось все меньше…Зато трудностей все больше. Потерянное поколение, так потом скажут про Сониных ровесников. Всегда есть такое поколение. Соня не ощущала себя потерянной…Или она всегда была такой. Потерянная. Ничья. Без друзей.

Единственные её друзья жили далеко, иногда она в задумчивости смотрела на Уральские Горы, мечтая перенестись туда, чтобы поговорить с Рафидой, которая, конечно, будет вести себя подобающе случаю. Маратом, который будет много говорить, смеяться и отчаянно размахивать руками, а то и подпрыгивать. И Амиром, который начнет иронизировать и называть её птичкой, подмигивая ей при этом и посылая странное тепло по позвоночнику.

*** *** ***

Еще раз с Амиром они встретились через год, куда он приехал на месяц к бабушке, а Соня приехала после поступления в институт торговли, там у мамы «были связи».

В этот раз он пришел практически сразу и сказал, что рад, что с физикой покончено, но если что — он рядом. И был рядом. Он никогда не заходил по вечерам, никуда не приглашал, не говорил, где и с кем проводит время — негласный договор, только с утра. Иногда они смотрели фильмы или просто валяли дурака, он заплетал ей косу, которая расплеталась почти мгновенно, еще до того, как дело доходило до ленты, а она отсчитывала, сколько раз он отожмется. «Глупое времяпрепровождение для взрослого мужчины», — думала она.

Была ли это дружба? Возможно. Если бы не порой возникавшее между ними молчание. Если бы не смущение Сони и не отведенные глаза Амира.

Если это и была дружба, то неправильная, эдакие потуги на дружбу, которую отчаянно боялись потерять, страшась приобрести что-то взамен.

В один из таких дней, когда они смотрели фильм, валяясь на мягком ковре и подушках, Соня устроилась на животе Амира и начинала засыпать. Накануне она долго гуляла с Рафидой и Маратом, потом Марат убежал к своей подружке, которую провожал, кажется, всю ночь, а девчонки остались секретничать на лавочке рядом с домом Сони.

Рука Амира играла с волосами девушки, распуская пряди и разглядывая каждую волосинку в отдельности, потом он подтянул Соню к себе, уложил на плечо и сказал:

— Так удобней, да?

Было удобней, но Соня уже не могла спать. Слишком жарко. Слишком слишком. И стало страшно. Она смотрела на стену, изучая обои, пока руки Амира не перекатили Соню вниз, под его тело, а губы не коснулись губ. Нежно, почти невесомо, быстро и мало. Отчаянно мало и невероятно много одновременно.

За оставшуюся неделю каникул Амир приходил всего два раза, он вёл себя так же, как обычно, смеялся, дурачился, подмигивал, только держался немного на расстоянии, что почти не было видно, но ощущалось очень остро. В самый последний день он пришел проводить Соню. Мама давно отпускала Соню в путешествие через половину страны одну, считая её достаточно взрослой для таких поездок. С четырнадцати лет она ездила с пересадкой через Москву. Пришел раньше, чем надо. Стоя на пороге комнаты Сони, держа её за запястье одной рукой и перебирая волосы другой, Амир не сильно, но так, что его намерения стали очевидны, притянул девушку к себе, проведя рукой от кромки волос на шее, до поясницы, прижал её к своему телу, держа крепко, не терпя возражений, и поцеловал, в этот раз ощутимо, проведя языком по губам Сони, между губ, молчаливо требуя впустить его, что она и сделала, при этом не понимая, что делать дальше. Видимо, им хватало понимания Амира, потому что уже через минуту они лежали на кровати, и рука мужчины выводила на бедрах девушки причудливые узоры, а губы порхали от губ ниже и ниже, пока его пальцы расстегивали кнопку за кнопкой на блузке девушки, открывая ему вид на белый бюстгальтер, сквозь который просвечивались соски. Рука метнулась прямо к груди, и сквозь тело Сони прошла крупная дрожь.

— Эй, студентка, — голос Марата ворвался в дом, а за ним и сам Марат, неся с собой громогласный смех.

Амир моментально отскочил.

— Черт, черт, извини меня, прости, Соня, черт… — он быстро застегивал ей блузку, пока к лицу Сони возвращался цвет, а глаза пытались на чем-то сфокусироваться. Соне нужно было время, она хотела объяснений, и да, она хотела продолжения. Но Амир уже выносил её сумку, а Марат быстро перемещался по дому тети Груни, заглядывая в комнаты и проверяя, не забыла ли Соня чего-нибудь. Рафида, прибежавшая вместе с Маратом, молча смотрела на Соню, потом на Амира и снова на Соню. Поджав губы, она отвела глаза, спросила, готова ли Соня, потому что дедушка уже собирается выгонять машину из гаража, и вышла из комнаты.

Тогда Соня так и не дождалась объяснения или хотя бы какого-то намека. Как и не дождалась его потом, зимой, не получив от Амира ни одного письма. Ни одного звонка. Она не спрашивала Рафиду про Амира, а Рафида в своих письмах обходила эту тему, будто у неё не было старшего брата. Марат писал много, как всегда, его письма были полны оптимизма, надежды и веры в собственную удачу, но отсутствовало главное — слова об Амире.

Соня училась, встречалась с подругами, которые у неё неожиданно появились, на неё обращали внимание молодые люди, что удивляло Соню, хотя ей, конечно, льстило внимание юношей. С некоторыми она ходила на свидания, некоторые ее целовали, но ни один поцелуй так и не смог сравниться с тем, другим, таким неожиданным и в то же время желанным. Иногда она вспоминала его, проводя руками по губам, ей казалось, что она чувствует вкус того поцелуя.

То последнее лето девства Соня помнила очень хорошо. Раф еще училась в школе, Марат отгуливал свои последние полноценные каникулы перед армией, в которую он должен был уйти осенью……а Амир должен был жениться.

Новость о его жениться — это первое, что услышала Соня, когда приехала к бабушке, которая была взволнована предстоящими событиями. С бабушкой Амира они обсуждали детали праздничного стола: что надо приготовить, сколько водки и вина еще купить, как важно все сделать правильно, по всем традициям. Да, они были разной веры и национальности, но годы, проведенные вместе, дети, выросшие рядом друг с другом, а теперь уже и внуки, сблизили этих разных женщин. Веселую староверку Груню и строгую, на вид даже грозную, но добрую сердцем татарку Розу.

Соня, как могла, с улыбкой, участвовала во всеобщей подготовке к свадьбе, она не задавала вопросов и из разговоров узнала, что Амир женится на татарке, специально для этого их познакомили родители.

Собственно за них все решили, но, видимо, они нравились друг другу, иначе не согласились бы на брак. Может, даже любили друг друга… Назира была правильной татаркой, она родит Амиру детей, которые тоже будут татарами.

Все происходящее было правильным, ровно до того момента, как Соня не вспомнила его руки на себе, его губы на своих губах. Она не хотела помнить, не хотела думать. Он женится, женится, а ей даже не писал, даже по дружбе, потому что не было никакой дружбы. Друзей так не целуют. Она не обманывала себя, она понимала, что это был просто поцелуй, порыв, ничего для него не значащий.

Все происходящее было правильным, пока не приехал Амир, один, без невесты.

Амир

В то лето, лето моей женитьбы, я схожу с ума. Схожу с ума от девушки, и это не моя невеста, нет. Я начал сходить с ума, видимо, с того момента, как увидел голубую юбку и ноги в стоптанных тапочках. Или …те трусики. В двадцать лет я уже имел некоторый опыт с женщинами, не слишком богатый, но он был. И я никогда не видел таких трусиков. И дело тут вовсе не в глупых рисунках и не в попе, которую они обтягивали, не оставляя шансов воображению, а в зеленых глазах, которые смотрели на меня испуганно и так нелепо по-детски. Белая майка, трусики и глаза. Я чуть было не схватился за штаны, под её грозное: «Ты и раздевайся», — но вовремя сообразил, что передо мной Соня. Соня, которой было шестнадцать лет, а выглядела она едва ли на четырнадцать. Соня, чьи разбитые коленки я знал лучше своих. Соня, которая писала мне письма не меньше, чем на 5 листах, и придумывала для меня сказку. Это была Соня….