Амир научил Соню ездить на велосипеде, сначала под рамкой. Соня была маленькой, даже слишком маленькой для своего возраста, и ей не покупали детский велосипед, полагая, что на это не следует тратить деньги, а вот когда она вырастет…Но что могло остановить Соню?

И вскоре она лихо гоняла по селу и окрестностям на здоровенном, старом велосипеде «Весна», окрашенным в черный цвет.

Как-то так получилось, что Сонины придумки сначала привлекли Амира, который все чаще и чаще предпочитал компанию младших ребят, а за ним потянулись и другие взрослые мальчишки. Сама же Соня играла как со взрослыми, так и с совсем малышами.

Её истории становились красочней, многослойней, в них стали играть, раздавались роли, из подручных материалов придумывалась одежда, задействованы были все, от мала до велика. Сама же девочка чаще сидела в стороне, обложившись книгами. Читая их попеременно, уходя порой в чтение так, что Амиру, который все еще «приглядывал за ребятишками», несмотря на то, что они вошли в тот возраст, когда он сам начал за ними следить, приходилось уводить её на обед, а там отбирать книгу и следить, чтобы она поела. Как можно не чувствовать голода, недоумевал он. Неудивительно, что Соня была такая худенькая и болезненная. Она могла заболеть от мороженого или перекупаясь в реке, она часто выглядела бледной, несмотря на то, что проводила на улице круглые сутки. Взрослые, глядя на неё, вздыхали, а дети бы надсмехались, если бы не ее бесконечные придумки и Амир за спиной. За четыре лета они стали практически одной семьей, играя попеременно то рядом с домом Сони, то рядом с домом Марата и Рафиды.

Но не отсутствие аппетита было самой большой головной болью Амира, хотя за пропущенный обед влетало именно ему. Сонино упрямство! О, о нем можно было слагать легенды, и, если бы Соня понимала, насколько она на самом деле упряма, она бы непременно сложила об этом песнь. Но увы, Соня не понимала.

На пару с Маратом, долговязым, светловолосым, бесконечно веселым и сильным, она носилась на велосипеде, на спор плыла за самодельные буйки, которые придумали местные, чтобы школота не заплывала далеко. Самая страшная фраза, которую слышал Амир от Сони — «Да, ладно!», — после которой ее смешливые зеленые глаза превращались в упрямые, а между бровей появлялась складочка.

— Да, ладно, — и Соня решает нырнуть с обрыва, невысокого и неопасного, только вот нырять она не умеет и вообще воды побаивается.

— Да, ладно, — и Соня несется на велосипеде с горы по старой дамбе, с двух сторон от которой пролегают овраги с крапивой.

— Да, ладно, — и Соня забирается на крышу полуразрушенного монастыря, чтобы "смотреть небо выше".

А Амир…он прыгает, ловит, «смотрит небо выше». Он вовсе этому не рад, ведь лететь в овраг с крапивой — это настоящий кошмар, но он всегда, всегда не успевает за «да, ладно».

А если бы успел?.. За четыре лета он уже понял, что с Соней можно только прыгнуть, её нельзя остановить, уговорить, запутать. Она упряма!

Наверное, он понял это, когда вслед за котом на него под крики: «Нет, нет, не надо», — с забора свалилась маленькая девочка.

Рафида, его сестра, чаще играла с куклами и помогала бабушке по дому, она вела себя подобающе. Соня — нет. Её не ругали, не наказывали, только вздыхали. Она была болезненным порождением греха и мезальянса, все это знали.

Видимо, тогда у него и появилась привычка, которую смело можно было назвать интимной, но кто знал тогда это слово. Он всегда, когда она находилась рядом, держал её за руку, за запястье, поглаживая большим пальцем тонкую кожу с внутренней стороны. Это привычка проявлялась многие годы. Её запястье в его руке, как символ дружбы, которой не было, ведь он просто «смотрел за ребятишками», как символ любви, которой не было, ведь они из разных миров, случайно столкнувшихся однажды в селе на Средней Волге, где черная, липкая грязь именовалась черноземом.

Соне было четырнадцать, когда в середине мая она приехала на каникулы к бабушке и, изнывая от скуки, ждала приезда Марата, Рафы и Амира. Всю зиму они переписывались, причем отдельно с каждым. Рафида делилась своими первыми девичьими секретами, Марат бесконечно хвастался спортивными достижениями, письма Амира же были ироничными, но, пожалуй, самыми обстоятельными. Их Соня хранила отдельно, он всегда отвечал на все вопросы Сони, подробно описывал свою жизнь, хотя ни разу не вдавался в подробности о своих друзьях или девушках, но Соню это не беспокоило, ей просто нравились эти письма. В четырнадцать лет она не думала о взаимоотношениях с противоположным полом. Нет, она читала об этом в книгах, но каким-то удивительным образом перескакивала моменты любовных объяснений, ей они не нравились, было скучно. В этом не было смысла, не было придумок.

Ребята приехали через пару недель, когда Соня уже успела перечитать все новинки сельской библиотеки и книги, которые она брала с собой. Без Амира. Его забрали в армию. Соня с трудом себе представляла лето без него, но армия в сознании была неизбежна и не представлялась вселенским злом, поэтому, немного погрустив, Соня с радостью ринулась в летние деньки. Свое время она всё чаще проводила с Маратом. Он был полнейшей противоположностью Сони. Веселый, громкий, высокий и сильный. Казалось, сначала появлялся смех Марата, а потом его светлые взлохмаченные волосы. Перед летом его стригли почти налысо, но они росли с невероятной быстротой и жили своей собственной жизнью.

Вместе они уезжали на самые далекие поля, в соседние села, на дальнее озеро, исходили все тропинки в лесу и знали все поляны в округе. Они много разговаривали, она ему читала, он учил её ездить на мопеде, впрочем, абсолютно безуспешно. Марат мечтал, что в шестнадцать ему купят мотоцикл, а пока довольствовался таким железным другом. Так же он клялся, что на мотоцикле уж непременно научит Соню кататься. А она смеялась — научить её управлять этим грохочущим чудовищем было под силу только Амиру.

Увидит ли она его еще. Армия — это начало взрослой жизни, жизни, до которой еще так далеко Соне, Марату и Рафиде, но которая уже отнимает у них Амира, грустила она.

Рафида же становилась все более серьезной, она знала многое из того, о чем четырнадцатилетняя Соня не имела ни малейшего понятия. Рафида подобающе, как она говорила, себя вела, умела готовить, быстро убиралась в доме и справлялась со скотиной. Однажды Соня видела, как Рафида учится доить корову. А Соня могла только налить себе молока из банки и густо намазать вареньем белый хлеб, что и было её обедом, если она вспоминала о нем, конечно.

Дни она проводила с Маратом и его приятелями, которые давно считали её своим парнем и не особо волновались из-за присутствия девочки в их компании. Соня умела молчать, она хранила секреты лучше, чем госархив документы с грифом секретно. Но вечерами, когда она отправлялась к бабушке Марата за трехлитровой банкой молока, она всегда оставалась поболтать с Рафидой. Какой бы ни была отличной компания Марата с приятелями, Соня была девочкой, и ей хотелось поговорить о книжках, которые мальчики не понимают, о платьях, да и о самих мальчиках тоже.

В таком неспешном ритме прошло два лета.

В шестнадцать, примерно в середине лета, придя вечером за молоком и поболтать с Раф, Соня встретила Амира. Снова.

Он напугал её. Сильно. Тихо подойдя сзади, буркнув что-то на ухо, потом схватив её сзади и приподняв. Банка выскользнула из Сониных рук и разбилась, заполняя поверхность темно-коричневого поля неровными потеками белого молока. Соня в ужасе посмотрела на молоко. На осколки. На лицо Амира и… заплакала. А потом убежала. Быстро. Огородами. Почему-то в слезах. Оттого ли, что банка разбилась, оттого ли, что Амир был таким взрослым, в голове крутилось что-то, то ли песня, то ли стихи, но Соне стало страшно. Бесстрашная, упрямая выдумщица Соня испугалась белых потеков на коричневом полу.

От Амира

Мне двадцать. Я отдал так называемый долг родине, копая картошку и строя чью-то дачу, и после того, как был решен вопрос с институтом, у меня оставалось время до сентября, поэтому я поехал к бабуле Розе с дедом. Они уже немолоды, отец в этом году не мог их навестить, а им требовалась помощь.