— Стой, — в руках Сони мелькает серебристый пакетик, быстрым движением рук она раскатывает содержимое пакетика по члену Амира. Он не успевает удивиться ни тому, откуда этот пакетик, ни тому, что руки Сони действуют четко, будто все движения отлично отработаны.

В ту же секунду он оказывается в Соне. Сразу. На всю длину. И вакуум исчезает.

Толчок. Губы на губах. Толчок. Руки держат крепко, прижимая, сжимая. Толчок. Еще.

Дыхание сбивается, дыхание перерастает в грудной хрип. Толчок. Хрип перерастает в крик, срывающийся из уже покусанных губ.

Всё заканчивается быстрее, чем можно было бы себе представить. Заканчивается цветным калейдоскопом в глазах под громкий стон Сони.

Одной рукой упираясь в стол, чтобы не упасть на ватных ногах, Амир, счастливо улыбаясь в губы Сони, переводит дыхание. Капелька пота скатывается по лбу. Капельку пота слизывает маленький язычок.

— Соня… я не знаю, что сказать… я…

— Спасибо, было хорошо, вполне подходит случаю, мне кажется, — улыбаясь, говорит она.

— Соня, я никогда не изменял жене.

— Ну, с почином тебя, что ли, — улыбаясь, пробегая рукой по волосам, целуя нежно, держась за шею. — Не бойся, я никому не скажу, на случай, если это тебя беспокоит.

— Не беспокоит. Не это.

Единственное, что беспокоит Амира, — это как уйти из этой комнаты на втором этаже, от этих рук и этих губ, собравших капельку пота с его лба. Единственное, что беспокоит Амира, — как не думать теперь о Соне. Постоянно.

Амир уехал, на прощание поцеловав Соню в лоб, проведя пальцами по запястью, не смотря в глаза. «Так гладят кошек или птиц».

Год Соня ничего не слышала об Амире. Иногда она переписывалась с Рафидой. Раны затягиваются, и Раф захотела общения с Соней. Соня не захотела отказывать. Письма получались сухими, сжатыми, рваными, как листы черновиков этих писем, которые валялись под ногами, пока Соня писала. Соня боялась прочитать что-то об Амире. Соня боялась написать что-то об Амире. Она писала о разном, но не о нем. А вот мысли то и дело возвращались на второй этаж квартиры на Васильевском острове. Квартиры, где Соня больше не жила.

Соня вышла замуж. Не за Антона, как ожидали многие, кроме самой Сони и Антона. Вышла замуж официально, правда, от белого платья она отказалась категорически, как и от фаты — венца невинности.

Макс не особо задумывался о причинах внезапного согласия Софи выйти за него. Ему она нравилась, он гордился ей — красивой, умной, целеустремленной. Правда, его нервировало бесконечное молчание жены и некоторая отстраненность, даже холодность, но он был уверен, что ребенок решит эту проблему.

Соня была беременна, но не могла наслаждаться своим положением. Она боялась. Каждый её день начинался со страха, что с ребенком что-нибудь случится, каждую ночь Соня плакала в подушку от уверенности, что что-то точно произойдет. И ей было стыдно, очень стыдно, что она никак не могла радоваться этому чуду, как говорили окружающие, не могла любить его… А вдруг она так и не полюбит этого ребенка? Вдруг вся любовь досталась Ване и теперь лежит под толстым слоем земли… Соня улыбалась, она умела улыбаться, умела казаться счастливой, умела готовить. Да, Софи, «изящное чудо Софи» превращалась в кита. Медленно передвигающегося по квартире, жарящего для своего мужа котлеты кита.

Лида родилась ночью, отняв у Сони силы на радость от рождения ребенка. Лида была крупной, слишком крупной для маленькой Сони. И Соня оказалась в реанимации, а потом в отдельной палате. У Софи могла быть только отдельная палата, и Макс готов был перевернуть землю, но обеспечить «своих девочек» всем на свете.

Врач, аккуратно подбирая слова, произнес то, чего так боялась Соня. Боялась отчаянно. Лида не здорова. Сердце. Это решаемо. Но нужно время. Время и операция.

Соня была уверена, что именно её страх и послужил причиной болезни Лиды. Мысль материальна. Страх, таблетки для сна и коктейль, чтобы проснуться.

Еще год прошел между больницами, капельницами, плачем и страхом за жизнь Лиды. Надо ли говорить, что Соня отчаянно полюбила свою дочку. Разве может мать не любить свое дитя…

Соня с Лидой оказались в Москве. Макс привез их в больницу и, поцеловав жену и дочку, поспешил обратно на вокзал. Ему никак нельзя было опаздывать. На работе, хотя и понимали сложное положение Макса, не терпели опозданий и лишних отгулов. Он уже отгулял все, что только можно, даже впрок. А молодой семье очень нужны были деньги. Без денег ему Лиду не вытянуть. Макс не переживал, что оставляет Соню одну. За год такой режим — большая часть времени в больнице — стал Максу привычен. Он видел, что Соня справлялась, строго выполняла все предписания врачей, не путалась, не плакала, не впадала в отчаяние. Если у Макса и мелькала мысль, что Соня притворяется, что Соне тяжело, он отгонял её. «Всем тяжело», — шептала ночью Соня…

Амир

После того дня на втором этаже я не мог не думать о Соне. Случилось то, чего я боялся. Все мои мысли пожирали зеленые глаза, халат кораллового цвета и ножка, упирающаяся в край стола. Этот стол, эти срывающиеся с губ стоны, страсть, с которой отдалась мне Соня — стало моей навязчивой эротической фантазией. Я не изменял Назире до, не делал этого и после, но в мыслях я изменил ей бесконечное множество раз и всегда с одной и той же женщиной.

Я не знал, что Рафида общается с Соней, пока она не сказала мне и Назире, что Соня тут, в Москве, в больнице, с ребенком. Она, Рафида, была у неё вчера и собиралась пойти завтра. Всё было не очень хорошо, но Соня — это Соня, похоже ей удавалось держаться.

Назира видела Соню только на свадьбе, но знала ее историю и считала Соню подругой погибшего Марата, потерявшей их совместного ребенка. Она знала, что мы были дружны в детстве, и что Рафида продолжает с ней общаться и сейчас. Она не могла знать, что связывало меня и Соню.

Собрав огромный пакет, меня отправили в больницу к подруге нашего детства. Было важно поддержать её в трудную минуту.

Интересно, кто поддержит меня, чтобы я не набросился на губы Сони в первые же секунды нашей встречи?..

Я увидел Соню. Увидел и испугался. Она стояла у окна, задумчиво глядя на серый асфальт. С какой-то жуткой решительностью. Не с той упрямой морщинкой, которая появлялась, когда она забиралась смотреть небо выше. Со страшной решительностью. От которой мороз пробегает по коже.

Я подошел к ней.

Я — трус, что я скажу Рафиде? Испугался Сониного взгляда в окно? Смешно. Было бы.

Она посмотрела на меня ровно, прямо в глаза, и сухими губами, очень тихо произнесла:

— Я больше не могу. Я больше не смогу, — взгляд на серый асфальт.

Я попытался проглотить комок в горле, вдруг поняв, что это за взгляд.

— Можешь. Ты можешь. Всегда могла. Посмотри на меня, — запястье в руке, — Можешь.

— Я все считаю. Знаешь? Я не смогу считать ЕЩЕ. Понимаешь? — шепотом.

— Тебе не придется. Обещаю.

Пробыв какое-то время в больнице, мне через стекло палаты удается увидеть дочку Сони. Она — рыженькая, странно. И у неё Сонины глаза.

Мы с Соней о чем-то говорим. Чаще молчим. И я ухожу.

В этот же день я поднимаю все имеющиеся у меня связи, нахожу новые, удивляюсь собственной циничности, когда прошу родителей Назиры помочь Соне. Я не могу видеть, как Соня рассыпается на моих глазах. Я не могу смотреть на серый асфальт. Я понимаю, что девочка, с легкостью нырнувшая в овраг с крапивой, с той же легкостью нырнет в проем окна.

Лиде делают операцию. Быстро.

Соня

Лида росла практически здоровым ребенком. Она почти компенсировала некоторые проблемы роста из-за первого сложного года жизни. Соня занималась дочкой: развивающие игрушки, лево-право, верх-низ, никаких яслей, лучшие врачи, лучшие массажисты, бассейн.

Все время Сони было расписано по минутам, все время Сони было подчинено режиму Лиды. Никто не в обиде. Макс, хотя и обижался немного на холодность жены, понимал, как много сил уходит на восстановление Лиды, на её правильное развитие. Понимал и относился снисходительно к отсутствию секса в их супружеской постели неделями… Он по-прежнему гордился своей женой. Сильной. Умной. Целеустремленной.