Через мгновение, оказавшись прижата к стене, она все-таки произнесла нечто похожее на звук и посмотрела в глаза. Тяжелые глаза своего веселого друга.

— Не хочешь знать, что я чувствую?

— Хм…

Руки, прижатые к стене по обе стороны от ее головы с такой силой, что костяшки пальцев побелели, медленно двинулись к лицу женщины. Пальцы очень мягко перебрали прядь волос, пробежались по скуле, губам, к шее…

— Я ненавижу тебя… не-на-ви-жу.

Соня пристально смотрела на губы Амира.

Губы изгибались в движениях, в которых было море желчи.

Ей надо было вытерпеть это до конца. Конца чего? Она не знала.

Конца его боли?

— Я ненавижу тебя. Ненавижу твое молчание, ненавижу эту стену, что ты тут воздвигла, — показал он рукой между грудью женщины и своей. — Ненавижу то, как ты убегаешь в свои мысли, и я не знаю, о чем они. Никогда не знал. Ненавижу постоянно пересчитывать время, я живу в двух часовых поясах. Из-за тебя. Ненавижу, что мое утро начинается мыслями о тебе, ночью я думаю о тебе. Ненавижу, что, когда я покупаю землю для строительства дома для своих детей — Детей! — я представляю, чтобы ты сказала, глядя на озеро или на деревья. Ненавижу даже твою печаль по Марату. Он был моим братом! Там и мой племянник, рядом с ним… и я ненавижу свою ревность к ним. Ненавижу, я ненавижу всё это. Но больше всего я ненавижу себя. Себя. Я не должен был позволять этому случиться, тогда… Я должен был пойти на поводу у тебя, я же видел, куда это ведет. Ненавижу, что позволил Марату занять моё место. Ненавижу, что это место не было моим. Никогда. Ненавижу, что оставил тебя потом, после всего… там, в квартире, на диване. Ненавижу, что, увидев тебя через два года, поняв, что ты потерялась, что тебе не место рядом с тем парнем — я уехал. Я просто уехал. Ненавижу, что с самого начала я все представлял как фарс, как шутку. Зная, что это не так. Ненавижу, что не стал идти против семьи, против памяти брата, хотя какая там память, я-то знаю Всю, — выплюнул, — историю. Ненавижу, что уехал от тебя на другой континент, ненавижу своё лицемерие, свою трусость. Ненавижу, что не настоял тогда, не заставил. Ненавижу свою ревность к твоему мужу, к другим мужчинам в твоей жизни и постели. Ненавижу то, с какой циничной легкостью ты отдаешь свое тело другим, когда от моего прикосновения вздрагиваешь, как от укуса змеи, — рука мужчина побежала вдоль тела, забралась под подол платья, проводя под резинкой чулка. Сильно вжав себя в маленькое тело, он раздвинул коленом её ноги, дав свободный доступ своей руке. — Как бы я хотел, прямо сейчас, тут, не сходя с места, вылюбить из тебя эту дурь, — рука расстегивает пуговицы платья, губы где-то рядом с ухом шепчут. — Я бы мог, птичка, я бы мог……

Резко оторвавшись, Амир открывает ногой дверь ванной комнаты, практически вносит туда изящную, хрупкую фигурку, отпускает, следя, чтобы женщина не села на холодный кафельный пол, кидая на пол полотенце. Настроив воду, он медленно раздевает её, до белья, аккуратно сняв украшения, наверняка зная, что браслет нервирует её…

Всё в полной тишине, под взглядом зеленых глаз, наполненных слезами.

Молча ставит женщину под душ, в белье, решив не переходить грань, и так же молча выходит, аккуратно закрыв за собой дверь.

После часа под горячим душем, холодным душем, часа слез, почувствовав, наконец, головную боль, как верный признак того, что она жива, всё еще, Соня выходит из душа.

Номер тих, Амира нет. На переносном подносе стоит чайник с черным чаем, таблетка обезболивающего и что-то под крышкой, видимо, ужин.

Но не это привлекает внимание Сони. Записка на розовом стикере. «Поешь, тебе это нужно. Прости»

В той же тишине она садится на кровать, перечитывая записку. Соня должна прямо сейчас злиться или плакать, должна кричать в истерике. Это её бросили, дважды, не оставив даже права на ненависть.

Соня молча ест, молча пьет чай, таблетку и засыпает, в халате, с полотенцем на голове, не удосужившись разобрать кровать. Последняя мысль, промелькнувшая в голове: «Вот и отдохнули». Саркастическая мысль, циничная, все так, как ненавидит он.

Просыпается от лучей, пробивающих сквозь плотные шторы, и стука клавиатуры.

Дезориентированная, она пытается понять, который час, когда встречает взгляд встревоженных глаз. И… она улыбается этим глазам.

Глаза быстро приближаются и оказываются напротив. В её руке появляется стакан сока и таблетка, которую она автоматически глотает, все еще не отводя своих глаз от серых, встревоженных. Она замечает, что спала под одеялом и в его футболке.

— Ты переодел меня? Как?

— У меня четверо детей, птичка, я — спец по переодеванию спящих тел.

— Мило, что ты сравнил меня со своими детьми, я польщена.

— Мои сыновья в двенадцать лет весили больше тебя, ты — такая крошечная, всегда была такой, — его рука поправляет прядь, упавшую на её лицо, задевая щеку, лаская шею. — Птичка, прости меня, я… я не хотел тебя пугать, я не хотел говорить тебе это, я вовсе так не думаю…

— Уверена, что не думаешь, — улыбается.

— Я не ненавижу тебя…

— О, да, — давится смехом.

— И себя.

— Себя ты любишь.

— И тебя, — выдох, — я люблю тебя, Соня, так давно.

Тишина. Мягкая, как вата, тишина повисла в номере.

— Потанцуешь со мной, птичка?

— Нет музыки, — тихо, с улыбкой.

— Ты знаешь музыку… ты знаешь…

Амир

Обхватываю Соню за талию, притягивая к себе. Такая маленькая.

Её голова на моем плече, пальцем по шее. Такая нежная.

Покачиваю нас в такт музыки.

Разворачиваю к себе лицом. Такая податливая.

Мы танцуем, медленно, молча. Я веду. Мои руки перебирают её волосы. Такие мягкие.

Танцуем. Я веду. Такая податливая. Губы едва касаются губ. Рука на запястье. На невероятно тонком запястье…

Танцуем. Я веду. Такая податливая. Губы дышат в губы. Рука за запястье. Рука на моем плече. Рука в моих волосах.

У меня нет плана…