— Что? О ком ты говоришь, Найл? Что случилось?

— Этот запах, — шепот Найла срывается в тихий вой, от которого Луи покрывается холодным потом. – Этот сладкий запах. Его запах!

Луи с трудом расцепляет пальцы Найла, обхватывающие его руку, и присаживается на кровати рядом, притягивает приятеля ближе, чувствует своей грудной клеткой бешеные удары сердца.

— Успокойся, друг! Я рядом. Тут только я. Скажи спокойно, что случилось.

Дыхание Найла выравнивается, когда он чувствует дарящее безопасность тепло друга, и сердце возвращает свой привычный ритм. Он делает глубокий вдох и продолжает:

— Там все пропахло цветами. И даже вонь разлагающегося трупа не смогла заглушить этот запах.

— Трупа? О чем ты…

— Он сжег его. Зейн мертв, Томмо. Мертв, — пальцы цепляются за одеяло, а голос дрожит.

Удивления нет. Лишь жёсткая складка прорезает кожу Томлинсона в уголке губ, он знал. Ещё когда Майкл рассказал про Энди, в глубине души Луи чувствовал, что Малика постигла та же участь.

— Уверен? — всё-таки спрашивает он, просто потому что нет других слов. Луи не знает, что сказать ещё.

— Более чем, — зло бросает Найл. — Это, блять, последнее, что я видел в жизни, так что я уверен.

— Последнее?

Неосознанные подозрения, крутившиеся в сознании, налипшие плёнкой холодного пота на ладони, наконец, обретают форму. Луи протягивает руку вперёд, и тут же оддёргивает — ему страшно коснуться друга.

— Что с твоими глазами?

— Их нет.

Чуть подрагивающие кончики пальцев Найла оказываются на бинтах. Он дотрагивается осторожно, а обломанные, повреждённые ногти притягивают магнитом взгляд Луи. Сердце в его груди разрывается от боли и ужаса, при взгляде на неподвижную фигуру друга.

Тук. Тук. Тук.

Где-то в горле, в кончиках пальцев, в висках.

— Найл! — голос срывается и сипит, изо рта вырывается жалкий писк.

— Кто приходил с тобой, Луи? Я почувствовал его запах, когда вы закрыли окно.

Осознание того, о ком говорит Найл приходит быстро, бьет по голове тяжелым молотом. Луи поднимается с больничной кровати, а Найл натягивает одеяло выше, будто оно может защитить.

— Луи, пожалуйста, скажи… Кто это был?

— Ты не можешь… ты не говоришь о Гарри. Нет…

— Гарри.

Голос, которым Найл называет это имя, механический, неживой. Губы его приоткрыты, Луи слышит, как он дышит, видит, как блестят его зубы, но отказывается принимать происходящее. Мозг выстраивает связи за него: молнией проносятся слова Стэна о неправильности Гарри, долгий грустный взгляд Майкла, когда он сообщает о том, что Бирсак

умер.

— Стой, подожди, — умоляет Луи друга прекратить этот лихорадочный шёпот, который разрушает его мир, ломая так долго выстраиваемые опоры. – Ты что-то путаешь. Ты видел его?

Движением головы, осторожным и уязвимым, Найл стряхивает оцепенение, возвращается в реальность сам и возвращает Луи.

— Там было очень холодно. И так страшно, Луи! Так… — воспоминания даются ему с трудом, Луи видит по мертвенной бледность всегда румяных щёк, слышит в тихом шорохе голоса. — Луи, это чудовище вырвало мне глаза! Я теперь… — он задыхается от волнения, а кардиомонитор сходит с ума, заполняя комнату надсадным писком. — Я теперь слепой.

— Но если ты не видел Гарри… — из последних сил отталкивает от себя реальность Томлинсон.

— Я никогда не забуду этот запах, Луи. Я бы хотел, поверь, — слова раздирают Найлу горло, звучат нечётко, будто пересохший язык еле ворочается во рту. – Я бы никогда не мог подумать, что это он, но…

— Попей, — Луи берёт стакан, осторожно протягивает другу. Прежде чем он успевает нащупать ладонь Найла и обернуть её вокруг стекла, тот выбивает посуду из рук.

— К чёрту воду, Томмо! — кричит Найл, и разлетающееся по полу стекло вторит его разбитому голосу. — Твой парень убил Зейна, искалечил меня, и совершил ещё Бог знает что! И если ты не собираешься сдать его копам, то хотя бы держись подальше!

— А ты собираешься сдать его копам?

Так же внезапно, как произошёл срыв, Найл успокаивается. Откидывается на подушку, тяжело дыша.

— Я даже не был уверен, что это он, пока вы не заявились сюда вдвоём. Я не знаю, Луи. Я должен сказать, пока не пострадал кто-то ещё, понимаешь?

— Дай мне время? — просит Луи, и безразличное выражение его лица вовсе не вяжется с отчаянием, с которым он стискивает руку друга. Но Найл не может видеть ни его отстранённых глаз, ни плотно сжатых губ. Найл больше никогда ничего не сможет увидеть, и Луи осыпается пеплом, превращается в прах, глядя на искалеченного друга.

— Что ты намерен делать? — спрашивает Найл.

Ногтями он впивается в собственную руку, стараясь унять волнение и страх. Луи замечает, осторожно убирает кисть в сторону и долго смотрит на крошечные бусины крови вдоль кривой царапины, прежде чем ответить:

— Выяснить правду.

***

В том, как Луи смотрит на него, не говоря ни слова, есть нечто ужасное. Что-то, что заставляет сердце сжиматься в крохотный испуганный комок, сбиваться с ритма и пропускать в панике удары.

Воздух между ними меняется после того, как Луи покидает палату Найла. Напряжение возвращается потрескивающим электричеством, хотя Томлинсон пытается делать вид, что всё в порядке: поправляет собственный платок на шее Гарри, переплетает свои жестокие пальцы с ледяными пальцами подростка, провожает домой неспешным шагом.

Они не говорят.

В молчании, скованном заканчивающимся февралём, они бредут по улицам этого маленького, всё ещё слишком чужого, городка. Гарри только сейчас понимает, что не нашёл здесь дома, когда отстранённость Луи режет вены ярким контрастом со вчерашней близостью.

Бессилие захлёстывает с головой, и Гарри тонет в нём, как и несколько недель назад. Луи, который был рядом, дарил тепло, вдруг превращается в незнакомца, закрытого и настороженного. Подросток не задаёт вопросы, боясь нарушить хрупкое затишье перед бурей, которая без сомнения разрушит всё, что Гарри удалось построить таким трудом.

Плотный запах Томлинсона мешает трезво мыслить, страх потерять его сжимает кошачьи когти, царапает внутренности, вызывая кровотечение. Но Гарри усилием воли отгораживается от своих всепоглощающих чувств, чтобы решить головоломку этой отчуждённости между ними.

Гарри мыслями возвращается в палату Найла.

Вид друга, надломленного болью внутри, истерзанного жестокими пытками снаружи, заставляет голову кружиться. Паника сковывает тело ледяным панцирем, сквозь который не пробивается кислород, и лёгкие горят в попытке вдохнуть. Гарри в ужасе понимает, что Тьма вернулась, нашла его.

Но Найл жив, и это никак не вписывается в концепцию беспощадных хладнокровных убийств, что наполняют его жизнь последнии годы. И сомнения в том, что несчастье Найла имеет к Гарри отношение, вновь вспыхивает вместе с искрой надежды.

Она тухнет, когда Луи отрешённо произносит:

— До завтра.

Старая дверь его холодной съёмной квартиры, грязный пол под ногами. Гарри поднимает голову, стараясь что-то сказать, но слова, будто куски необтёсанного дерева, застревают в глотке, оставляя занозы в нежной коже.

Они в любом случае должны поговорить, и выбора просто нет.

— Луи, послушай…

— Нет! — отрезает Томлинсон. — Не сегодня. Я слишком шокирован и устал, Стайлс.

Фамилия, словно удар. Такой, что оглушает, отправляет в нокаут. Гарри чувствует, как реальность ускользает от него.

— Лу, — молит он, неосознанно цепляется пальцами за полы зимней куртки Томлинсона, тянет на себя.

Ещё до того, как подросток решает, что же всё-таки хочет сделать, Томлинсон передавливает запястья, отнимает их от своей одежды, толкает. Гарри сдирает лопатки о грязную стену, но даже выдоха не срывается с губ: голубые глаза предельно близко и чужой горячий рот накрывает его собственный.

Боль от вывернутых рук, стиснутых в безжалостном захвате над головой Гарри, перебивает лишь эмоциональное потрясение, когда Луи целует его. С ненавистью. Ею пропитано каждое движение, каждое прикосновение горячих губ. Каждый бессердечный болезненный укус.