Он заслужил свою жизнь.
========== Серьёзнее ==========
Уютное тепло, исходящее от спящего Томлинсона, опутывает слабостью, закручивает в кокон спокойствия и иллюзорной безопасности. Оно печёт прохладную кожу, жаром собирается внизу живота. Вытесняет холод из груди, а вместе с ним и страх.
Если бы у Гарри была возможность остановить время, он не задумываясь нажал на паузу прямо сейчас. Утро не сулит ничего, кроме разочарования и боли, подросток чувствует это глубоко в костях. То же химерическое ощущение покалывания в пальцах. Та же дрожь сотрясала его тело в ночь перед тем, как нашли тело Тей.
Гарри чуть сползает вниз, прячет кончик холодного носа в сгибе у плеча Томлинсона. Он чувствует трепет сердечного ритма под кожей, губами ощущает едва заметную пульсацию венки. Ценная, важная жизнь Луи течёт по сосудам в этом драгоценном теле вместе с кровью. Больше всего на свете Гарри желает защитить эту жизнь.
К сожалению, в реалиях собственной жизни, в этом мутном болоте скверны, что засосала его много лет назад и не отпускает даже здесь, вдали от прошлого, вдали от смерти, Гарри бессилен. Остаётся только плыть по течению, барахтаясь изо всех сил, надеясь, что они не пойдут ко дну.
Запах Луи, агрессивный и резкий, такой же, как все его слова и поступки, пропитывает волосы, кожу, душу Гарри. Подросток жмётся ближе, надеясь, что если утро принесёт им расставание, этот аромат останется у него под кожей. Луи останется у него под кожей.
Вчерашнее волнение, вызванное знакомством с семьёй Томлинсона, кажется давним воспоминанием. Будто не было этой тщательно скрываемой тоски в глазах, когда потерянное семейное счастье внезапно оказалось так близко, что можно дотронуться рукой. Вот только жизнь давно показала Гарри своё истинное, жестокое лицо, и будто сквозь стекло, он вчера наблюдал за чужой семьёй обливаясь кровью изнутри.
Вчера это было важно и болезненно, занимало все его мысли, пока Луи не ворвался в голову со смелым предложением и жаркими ласками, смёл огнём страсти всю боль.
Звонок Лиама расколол не только ночь пополам. Он смешал вязкую неопределённость последних недель в густой ком волнения, в готовую растечься мутной грязью по ладоням правду. С момента пропажи Зейна эта пружина скручивалась всё туже, и вот пришло время ослабить давление, позволить спирали раскрутиться.
Гарри тяжёлым вдохом набирает полные лёгкие любимого запаха и замирает на груди Луи, с ужасом наблюдая в окно за чуть засветившимся зимним воздухом. Рассвет приближается, а вместе с ним его хрупкое счастье становится всё дальше.
Он почти уверен, что тьма, от которой он надеялся скрыться, настигла его.
***
Холодная рука Гарри чуть дрожит на его запястье, когда Луи останавливается у двери палаты. Тонкие пальцы судорожно дёргаются, стоит Томлинсону постучать, и Гарри неожиданно впивается ногтями в татуировку верёвки.
— Мне больно, Гарри, — мягко говорит Луи, поворачиваясь к своему парню.
Зелёные глаза Стайлса влажные, наполненные неясной тоской, и возможно страхом. Луи пытается разглядеть пожирающие подростка чувства, но тот опускает подбородок, прячет взгляд за упавшими на лоб кудряшками. Прежде, чем ему удаётся заострить внимание на странном поведении Гарри, дверь открывается.
— Привет, — едва слышно шепчет Пейн.
Лиам выглядит бледным, когда показывается в проёме. Он молча кивает, чуть сторонится. Переступая порог палаты, Луи переплетает пальцы с пальцами Гарри, тянет его за собой.
Приветствие стынет в горле, а слюна наполняется горечью, будто он наелся прогорклых ягод, и этот вкус впитался в дёсны. Голова Найла обмотана свежими бинтами, что выглядит слегка комично, но в стерильной белизне палаты пугает до разбежавшихся по спине мурашек.
Вокруг Хорана семья, и из общих знакомых только Лиам, на правах лучшего друга. Луи теряется под взглядами взрослых, безотчётно прячет Гарри за спину, сдвигаясь.
— Луи? — голова Найла поворачивается в сторону, на звук открывшейся двери.
— Хей, приятель, — одеревеневшим голосом здоровается Томлинсон. Лиам отчаянно жестикулирует, и Луи надеется, что понимает эти знаки верно, когда продолжает преувеличенно бодрым голосом. — Ты нашёлся. Мы тут волновались все.
Несмотря на осуждающий взгляд заплаканных материнских глаз, Луи подходит ближе, смелеет. Обветренные губы Найла дёргаются и он улыбается, вымучено и несмело, но по-настоящему.
— Как прошла игра? — спрашивает Хоран, будто его глаза не спрятаны под плотными бинтами, а на лице нет этой печати пережитой боли.
— Мы победили, как по-другому, — Луи кладёт руку на плечо, ладонью ощущая накрахмаленную ткань больничной одежды. — Что случилось, Ни?
— Мам, ты можешь оставить нас с Луи наедине? — спрашивает Хоран. Он поворачивается на шорох её одежды, когда женщина отрицательно трясёт головой. Она всхлипывает в прижатый ко рту платок, сдерживая рыдания внутри, но они рвутся разрушенными звуками в прохладу комнаты.
Луи ёжится, когда холодок касается лопаток, взглядом ищет источник. Окно в дальнем углу палаты приоткрыто. Движением головы Лиам предлагает закрыть его, и Томлинсон кивает — холод надоел, набил оскомину за эту долгую, полную страха и безликой опасности зиму.
— Грэг, пожалуйста, уведи её, — более твёрдым голосом просит Найл, когда мама цепляется за него пальцами с облупленным маникюром, когда она плача, причитает, обещает, что не оставит его больше ни на секунду. — Мне нужно поговорить с Луи.
Лицо Найла спрятано за повязками, и Томлинсон не видит глаз, не может понять о чём пойдёт речь. Разглядывая бледные пальцы друга, без движения лежащие поверх одеяла, он думает лишь о том, через что прошёл Найл, где он был, и, главное, что за важное дело заставляет отталкивать семью в такой момент, ища приватности для разговора с Луи.
Будто у жертвы похищения, у Найла на руках цветут отвратительные ссадины. Следы от связывающих верёвок, въевшиеся бордовыми ранами в запястья, и сломанные ногти заставляют Луи содрогаться внутренне, тонуть в чувстве сострадания.
Все жестокие, мерзкие поступки, совершённые им, кажутся лишь страшными снами. Или чужими воспоминаниями. Звуки чужой боли, обугленная под кончиком сигареты кожа, фиолетовые синяки, оставленные его кулаками — всё вдруг превращается в детскую забаву, не выдерживает сравнения с белизной бинтов на лице Найла. Луи боится спросить, что врачи спрятали под ними.
Понимание того, что есть настоящая, не знающая жалости и сострадания, жестокость, оглушает, наполняет голову звоном. Луи путается в своих мыслях, дезориентированный, потерянный в нахлынувшем вдруг страхе. Кто мог совершить такое? А главное, за что? Луи уверен, Найл никогда в жизни не делал чего-то, что хоть на ничтожную часть оправдало бы такое зверство.
Из задумчивости Луи выводит нарастающий писк больничных приборов. Рука Найла дёргается на одеяле, взмывает вверх. Он неловко шарит ею в воздухе, будто ищет что-то, и, наконец, находит — сжимает локоть Томлинсона мёртвой хваткой, вырывая у того удивленный стон.
— Лиам, в палате должны остаться только я и Луи, — тихо произносит Найл. Прерывающийся голос выдаёт его с головой, так же как и испуганный ритм сердца, озвучиваемый кардиомонитором.
— Я понял, Ни, — Пейн подхватывает под руку несопротивляющегося Гарри, о котором Томлинсон совершенно забыл, увидев измученного друга, и выводит того из палаты следом за наполненными скорбью родственниками Найла.
У Луи нет времени волноваться о неестественной бледности своего парня, о его тёмных, наполненных обречённостью глазах. Хватка Хорана на его руке становится сильнее, пальцы вдавливаются в кожу, и кажется, ещё немного, и они услышат хруст костей Луи в воцарившейся в комнате тишине.
— Эй, все хоро… - начинает Луи, морщась от болезненных ощущений, но Найл его быстро перебивает:
— Мы одни?
Луи кивает, но тут же смущённо добавляет:
— Да.
— Он был здесь, Лу! Он был здесь!
Рукой Найл отчаянно цепляется за Луи, будто просит защиты, и он хочет помочь другу, обнять и сказать, что все хорошо, все ужасное, что с ним произошло, уже позади, что бы это ни было. Но Луи словно оцепенел. От страха, который безумными волнами исходит от друга, от его голоса, пронизанного паникой.
