Я нашел кратчайший путь в командный отсек "Неистовой Паллады", и тотчас приказал Кате приступить к тщательному поиску нарушителей. Хотя, конечно же, я понимал: ни одному нарушителю не удалось бы до сих пор избегать ее внимания. Моя Катя видела и знала все. Она могла выяснить точное местоположение каждой крысы, каждой мухи на борту корабля, только вот на борту не было ни мух, ни крыс.

Я знал, что тень не была пробудившимся спящим. Ни один из рефрижераторов не оказался открытым или пустым. О безбилетном пассажире тоже не могло быть и речи: что там было есть и пить, кроме припасов, распределяемых компьютером?

Мыслями я обратился к нелогичному. Мог ли кто-то проникнуть на корабль во время полета - кто-то одетый, как хамелеон? Этот воображаемый нарушитель должен был каким-то образом сделать себя невидимым для глаз Кати. В корне невозможно - даже если не брать в расчет маловероятные маневры, необходимые для того, чтобы незаметно сравняться с нами по скорости и занять нужное положение в пространстве.

Я кусал губу, сознавая, что каждая секунда нерешительности засчитывается не в пользу Яноша. В целях самозащиты Катя предоставила бы мне доступ к оружию, при условии, конечно, что присутствие нарушителя будет доказано. Или же лучше всего было разобраться с ситуацией, не разбираясь с ней. Я мог бы прооперировать Яноша, не блуждая по тем участкам корабля, которые нарушитель, судя по всему, провозгласил своим владениями. Таким образом, через день-два, когда это испытание закончиться, я смогу вернуться в криосон. Самыми безликими, нечеловеческими сущностями, с которыми мне придется столкнуться при следующем пробуждении, окажутся таможенные чиновники Оси Солмоса. Пускай они и беспокоятся о невидимом лишнем пассажире. Разве тень не позволяла мне до сей поры спокойно спать?

Я рассмеялся, хотя для моих ушей этот смех звучал как предсмертный хрип. Мне все еще было страшно, но на этот раз мои руки прекратили наигрывать арпеджио на незримом пианино.

Я впитал технические эйдетики, описывающие медицинские системы, которые мы с Катей собирались использовать. Блестящие полуавтоматические инструменты являли собой вершину хирургической науки Йеллоустона. Несмотря на это, они, безусловно, будут выглядеть примитивно по земным нормам. Эта двойственность раздражала меня. Пусть даже Яношу неизбежно станет хуже ко времени нашего прибытия, но откуда нам знать наверняка, что мы не уменьшаем его шансы нашим старомодным медицинским вмешательством? Возможно, Земля шагнула так далеко за пределы наших возможностей, что уравнение больше не сбалансировано в нашу сторону.

Тем не менее, Катя должна была тщательно взвесить этот вопрос, прежде чем выбрать надлежащий план действий. В таком случае, наверное, самым лучшим было просто заткнуться и сделать все необходимое.

Дроны помогли мне доставить медицинское оборудование в рефрижераторную комнату экипажа, где пятеро моих коллег лежали, погруженные в ледяной сон. Я надел маску, перчатки и комбинезон, снабженный нагревательными контурами. Катя снизит в комнате температуру перед тем, как слегка нагреет Яноша.

- Готов, Юра? - спросила она. - Давай начинать.

Итак, мы приступили. Мой взгляд постоянно перескакивал к открытому рефрижератору, в который я надеялся вскоре вернуться. Комната быстро остывала, с потолка лился холодный синий свет.

Рефрижератор Яноша приоткрылся, дохнув студеным воздухом. Я взглянул на Яноша - неподвижного, белого и какого-то отстраненного. Пусть эта отстраненность никуда не денется, взмолился я. В конце концов, мы собирались вскрыть ему голову.

Собственно, Катя уже выполнила кое-какие предварительные операции. Череп был обнажен, оттянутая назад кожа словно бы обрамляла белый пестик цветка с лепестками из плоти. Тоненькие зонды входили в голову через просверленные отверстия. От них к матрице точек ввода, расположенной на куполообразном верхе рефрижератора, вели светившиеся разными цветами кабели. Работа была проделана с точностью до ангстрема, c убийственным совершенством робота. Я уже знал, что эти кабели замещали кибернетические имплантаты в его мозгу, которые пали жертвой плавящей чумы.

- Когда ты снимешь крышку черепа, тебе нужно будет передвинуть ее назад вдоль кабелей, - объясняла мне Катя. - Очень важно, чтобы мы не разорвали кибер-интерфейс с Яношем.

Я приготовил механическую костепилку.

- Почему? Какой нам от него прок?

- Имеются веские причины. Если тебе все еще будет интересно, мы сможем обсудить это после операции.

Пила зажужжала, обретая жизнь; ее вращающийся наконечник зловеще сверкал. Катя направила лезвие вниз, плавно вгрызаясь в бледную кость. Крови сочилось немного, однако звук вызывал во мне неприятный резонанс. Катя мастерки прошла по кругу три раза, затем отстранилась. Я глубоко вздохнул и положил затянутые в перчатку пальцы на макушку Яноша. Верхняя часть головы двигалась, точно половинка шоколадного яйца. Я отлепил часть черепной коробки (при этом раздалось влажное, сосущее причмокивание), обнажив волглую, розоватую массу извилин и твердой мозговой оболочки, приютившуюся в нижней чаше черепа. Отделяя костяную крышку, я проявлял особую осторожность, чтобы сохранить целостность соединений. Какое-то время я мог лишь смиренно стоять, объятый благоговейным трепетом перед этим фантастическим органом - без сомнения, самой сложной и чуждой вещью, на которую когда либо смотрели мои глаза, и все же умудрявшейся выглядеть столь разочаровывающе скучной.

- Милый, нам нужно продолжать, - предупредила Катя. - Я согрела тело Яноша до опасно высокой температуры, но пока что не особо увеличивала его уровень метаболизма. Мы не можем попусту терять время.

Я ощутил, как на лбу у меня выступает пот. Кивнул. Внутрь, внутрь. Катя бросила в бой очередную батарею лезвий и микролазеров.

Мы оперировали под музыку Сибелиуса.

Это была захватывающая и отвратительная работа.

Мне удалось до некоторой степени отключить свой разум, благодаря чему я мог взирать на отделяемую мозговую ткань как на мертвое, но в чем-то священное мясо. Микроимплантаты извлекались один за другим, чересчур маленькие, чтобы различить детали невооруженным глазом, - зазубренные кусочки изъеденного коррозией металла. Коррозия, наблюдаемая под микроскопом, являлась внешним свидетельством деятельности кибервируса. Я изучал его с неясным чувством глубокого отвращения. Вирус действовал так же, как и его биологический тезка, - вцеплялся в оболочку наноструктуры и посылал импульсы подрывных инструкций вглубь ее репродуктивной сердцевины.

Через три часа моя спина горела от боли. Я выпрямился и провел рукавом по закоченевшему лбу. Мне показалось, что комната плывет перед глазами, усеянная каплями удушливого мрака. На один миг я утратил чувство направления, убежденный, что лево превратилось в право и наоборот. Я оперся на рифрежиратор, когда это головокружение нахлынуло на меня.

- Осталось уже недолго, - сказала Катя. - Как ты себя чувствуешь?

- Я в норме. А ты?

- Все... хорошо. Операция продвигается успешно. - Катя прервалась, а затем, придав своему голосу железную решимость и деловую отстраненность, продолжила: - Следующий имплантат - самый глубокий. Он расположен между затылочной долей и мозжечком. Мы должны постараться, чтобы избежать повреждения зрительного центра. Это основной узел приема визуальной информации.

- Значит, заходим внутрь.

Механизмы послушно шмыгнули на место. Реснитчатые микрозонды погрузились в мозговую ткань, словно гибкие шприцы в желе. Несмотря на холод, я обнаружил, что под воротником мне стало жарко; ледяной пот покалывал кожу. Прошел еще один час, хотя время перестало иметь особое значение.

И тут я оцепенел, осознав, что позади меня, в этой самой комнате, находится кто-то еще.

Я заставил себя оглянуться. Рядом со мной стоял соглядатай.