Все изменила случайность – мой водитель Роман неожиданно заболел, и я отпустил его домой. В тот день мы с девочками собирались на выставку, и Диана с Полиной решили навестить перед этим бабушку. Именно в тот день, ни раньше ни позже. Пять минут на такси, пять минут длиной в бесконечность, оставившие от моих девочек лишь воспоминания. Потом я долго думал, лежал и думал ночами, пытаясь представить, каково это – попасть в аварию. Мне хотелось понять, сильно ли они страдали, и мысль о том, что мои девочки погибли мгновенно, утешала меня.

Именно эта мысль позволила мне продержаться так долго, чтобы организовать прощание, поминки, девять дней и сорок, полгода, год, установить памятник, напоминающий о море, солнце и всем том, чем для меня являлись мои девочки. О жизни.

Я постоянно говорил себе, иногда вслух: им не было больно, им не было страшно. Они не успели испугаться. И это меня держало, только это. Единственное мое желание – сжать, словно пружину, время и снова объединиться с ними, моими любимыми девочками.

Завтра. Завтра. Завтра, в котором ничего нет, такое пустое, как мыльный пузырь.

Я оставил на старой квартире все, кроме книг, в том числе и будильник. Необходимости приобрести новый так и не возникло. Не важно, когда я ложусь – все равно просыпаюсь в семь. Даже если все еще хочу спать.

Цветущая… Нося такое имя, нельзя оставаться обыкновенным, хотя в том, чтобы быть обыкновенным, и нет ничего плохого. Флоренция не похожа ни на один другой город, и ее самобытность заставляет нас еще сильнее любить путаницу ее узких улочек, словно потерянных и в чем-то нелепых, будто возникших сами собой, без внимания и участия архитектора. Флоренция, словно юная девушка, дышит свежестью и любопытна, ее привлекательность и нежный аромат не ослабевают с годами. Величественно возвышается над городом купол собора Санта-Мария дель Фьоре. В нем чувствуется сила, как и в самих флорентийцах, готовых справиться с любой бедой.

Именно названия и имена во многом предопределяют будущее своих хозяев: в каждой из букв, составляющих единое целое, заключена вся тайна связи с абсолютным, придающим нам сил и вдохновение, с той неведомой силой, которая иногда безо всякой причины вдруг забывает о нашем существовании. Цветущая, всегда весенняя, пребывающая в состоянии надежды и призывающая к жизни, Флоренция с самого своего основания была такой, как будто сама местность между руслом реки Арно и подножием Апеннинских гор обладала какой-то особенной жизненной силой.

Ночь медленно опускалась на город. Сменивший палящее солнце приятный ветерок обдувал со всех сторон, нагоняя негу на жителей. В такие моменты, когда последние лучи солнца прятались за горизонт, являя миру невероятную картину сплетения светотеней, казалось, все краски, существующие в природе, причудливыми разводами растеклись по закатному небу. Не нужно было ничего придумывать. Достаточно выйти в семь вечера к Арно и дождаться момента, когда все небо превратится в костер, в котором, как в магическом кристалле, отразятся надежды и возможности нового дня, стремление к мечте и поиску себя. Ничто уже не напоминало ужасов триста сорок восьмого года, когда по городу бродила черная смерть. Это было время великого несчастья. Какие-то заморские купцы привезли в цветущий город чумную заразу вместе с пряностями, кажется с шафраном. Хотя некоторые поговаривали, что зараза попала во Флоренцию с востока в больших тюках драгоценных индийских ковров. По улицам медленно двигались церковные шествия с пением жалобных misere (Господи, помилуй), неся чудотворный образ Богоматери, предупреждавшие о приходе чумы и заставлявшие веселых флорентинцев запереть свои крепкие двери получше; монахи и священники усердно молились, но чума продолжала улыбаться горожанам своей равнодушной и беспощадной улыбкой и не думала никуда уходить. Брать воду из Арно было опасно. Река была заражена нечистотами и сбрасываемыми в нее отходами. По городу ходили надсмотрщики, наглухо заколачивавшие двери и окна домов, в которых были умершие или тяжело больные, и собирали трупы на переполненные смердящие повозки. Флорентинцы называли этих надсмотрщиков «черными дьяволами», хотя, в сущности, они были такими же людьми, многих из которых затем тоже унесла черная смерть. Но всем «черные дьяволы» представлялись чуть ли не пособниками заразы, как и врачи в черных одеждах и защитных масках с клювами, набитыми душистыми травами. Всюду появлялись просмоленные страшные дроги в дыму факелов. Их сопровождали молчаливые люди в масках и черных одеждах, пропитанных дегтем, с длинными крюками, которыми они издалека, чтобы не заразиться, хватали чумные трупы. Многие бежали из Флоренции, покидали любимый город, чтобы спастись и иметь возможность дышать чистым воздухом. Молодым хотелось любви, они отдавались страстям, чтобы чувствовать запах жизни и не поддаваться сокрушающей скорби, уничтожающей желания. Даже зимние холода не прекратили этого проклятия – страшная болезнь унесла еще много жизней.

Смеральда с детьми редко покидала дом и старалась придумывать для себя и мальчиков разные занятия, чтобы отвлечься и не думать о несчастье. Они вместе пекли печенье из оставшейся ржаной муки или делали марципаны из тертого миндаля, а вечерами, когда муж Смеральды Мариано приходил уставший с работы, пили теплое молоко или разбавленное вино и рассказывали друг другу всякие истории. Истории, которые часто придумывали, чтобы не было так страшно. Мариано даже выдумал героя Энрике, парня двадцати лет, долговязого и несимпатичного. С ним постоянно случались забавные истории. То он травы перепутает, готовя отвар, и его мачеха заснет долгим сном. А он обрадуется и решит, что она умерла. То еще что натворит. Фантазии Мариано не было передела. Он так увлеченно рассказывал о приключениях Энрике, описывая детали, что все отчетливо представляли его и смеялись до слез. В такие мгновения страх, словно морская пена, исчезал за эмоциями в сознании, просачиваясь сквозь горе потерь и тревог, пока очередное известие о смерти не возвращало все на свои места, снова обнажая жестокую действительность. Покупать продукты в городе было все тяжелее, да и многие торговцы, одержимые корыстью и жаждой наживы, специально завышали цены, зная, что голод заставит всех отдать последние флорины, лишь бы накормить свою семью. Зима тоже выдалась на редкость холодная и несвойственная для цветущей Флоренции и избалованных теплом флорентинцев. Однажды Мариано вернулся из своей мастерской совсем продрогший. Смеральда старалась использовать каждую крошку и часто пекла печенье из бобов.

– Сегодня так холодно было. – Мариано причмокивал от удовольствия, отламывая кусочек печенья. – Наверное, самый холодный день зимы. Представляешь, я шел через городскую площадь и увидел старую женщину, одетую в какие-то лохмотья, очень простую, она плакала и дула на озябшие пальцы, все никак не могла вытащить монеты из кошелька. Я заплатил за нее булочнику и отдал ей свои кожаные перчатки. Ты не сердишься, дорогая?

Смеральда подошла к мужу и поцеловала его в висок.

– Я не сержусь. Я горжусь тобой. – Смеральда очень похудела за это время, и от этого черты лица заострились, выдавая следы усталости и не отступающей тревоги.