Троцкий отложил ручку, поворошил рукой волосы, встал, прошелся по кабинету и проговорил вслух, сам с собой:
- Жаль, что хорошие мысли приходят уже потом, после всех разборок!..
Над домом на Авениде Виена плыла жара, потрескивали на холмах раскаленные камни, трава на склонах пожухла. Старик, прервавшись, подошел к открытому окну, вгляделся в выгоревший пейзаж: "А в Москве сейчас конец лета, яблоки дозревают. Охота на уток началась...".
Рамон не спеша оделся, побрился, спустился в бар и выпил чашечку кофе с бриошами. Эйтингон передал Рамону на последнем свидании несколько сотен долларов, поэтому не стесняясь, Рамон заказал рюмочку текилы и закусил желто-блестящим сыром с неровными дырками в нарезанных пластиках. "Сегодня же вечером надо будет отпилить у ледоруба ручку и примерить плащ с вложением во внутренний карман. Надо еще нож охотничий взять на всякий случай. И конечно, обязательно, возьму пистолет. Нужно чтобы все закончилось разом. Уже сейчас Троцкий всего боится, всех проверяет, а если он выживет и на этот раз, добраться до него будет почти невозможно", - думал он, прожевывая ломтик сыра.
Рамон купил газету и пробежал заголовки: "Люфтваффе начинает решительный штурм английских авиационных баз". "Около полутора тысяч бомбардировщиков будут задействовано в воздушной войне против Англии". "Гитлер пообещал разбить все аэродромы в Англии и тогда уничтожение флота и портов будет совершенно безопасной операцией".
Он отбросил газету и вспомнил рев немецких бомбардировщиков в испанском небе. "Когда на тебя сбрасывают бомбы, ты чувствуешь себя совершенно беззащитным, - вспоминал он, - Кажется, что каждая бомбы, с гнусавым визгом летящая с неба, обязательно должна попасть в тебя. Хочется выскочить из окопа и бежать куда-нибудь, лишь бы не ждать в бездействии, когда бомба долетит до земли и с гулким уханьем поднимет в воздух землю, в которой, закопавшись, вжавшись, ожидаешь своей судьбы ты".
Рамон заказал еще рюмку текилы, выпил, не закусывая, как это делают русские, одним глотком. Расплатился и поднявшись к себе, стал одеваться, Сильвия ждала его к обеду у себя дома. Но вдруг передумал - надо было что-то записать. Он сел за стол и стал писать по-французски завещание.
Рамон исписал три листка, потом перечитав отложил ихи долго сидел неподвижно...
После этого, надев темную рубашку, жилет, пиджак и брюки, Рамон повязал галстук, надел шляпу, накинул сверху плащ и осмотрев комнату, выходя из номера, нагнувшись, аккуратно приклеил темную нитку одним концом к косяку, а другим к боковой плоскости двери.
"На всякий случай", - подумал он и улыбнулся, вспомнив русскую пословицу: "Береженого бог бережет". Спустившись, он прошел через холл, кивнув портье, и вышел на теплое яркое солнце.
Подойдя к машине, осмотрел её, попинал ногой задний левый скат и словно случайно, осторожно обвел взглядом фасад отеля. Все было спокойно.
Заведя мотор, он привычно вырулил на улицу, на первом же повороте свернул направо, потом, на следующем перекрестке, налево и дал газу, глядя в зеркало заднего вида.
"Все чисто", - успокоил он сам себя и поехал в сторону центра...
Когда Рамон входил в кафе, Сильвия уже сидела за столиком и просматривала меню.
- Дорогой, - встретила она его полушутя, - ты опаздываешь...
Поднявшись со своего места, она поцеловала его в губы. Рамон отметил про себя её новый дорогой наряд и кокетливо заколотый в густых черных волосах маленький берет.
- Сильвия, извини! Я, как всегда, застрял в пробке, - привычно соврал Рамон и сев, сразу стал осматриваться.
В дальнем конце зала сидели две пары американских туристов, о чем-то громко говоривших и шумно смеявшихся. У окна напротив, ворковала влюбленная пара, да за двумя столами объединилось почетное семейство, справлявшее очередной юбилей.
Подозвав официанта, Рамон, не глядя в меню, заказал бутылку вина.
- Ты ведь за рулем, дорогой, - посмеиваясь, заметила Сильвия, но Рамон улыбнулся и ответил:
- А я с собой для штрафа деньги беру.
Потом, из принесенной официантом бутылки налил в бокалы себе и Сильвии, поднял бокал, посмотрел вино на свет, выпил, долго держал во рту не глотая, затем проглотил, помотал головой и вскользь заметил:
- Слишком кислое.
Сильвия, жеманясь тоже выпила и чуточку порозовев, тоном знатока ответила:
- А мне кажется, что ничего. Конечно не французское Бургонское, но из местных вин, может быть, самое лучшее...
Рамон кивнул, вновь разлил вино по бокалам, поднял свой бокал, чокнулся с Сильвией, этому тоже научился у русских, и произнес:
- За нас!
А про себя подумал: "Она сегодня очень мила. Надо будет увезти её в отель".
Поговорили о газетных новостях, о полетах гитлеровской авиации на Британские острова и о потерях с обеих сторон. Сильвия стала рассказывать, что Американская СРП раскололась, что левое крыло, во главе с известным троцкистом Шахтманом заявляет, что Советский Союз перестал быть пролетарским государством. Старик не согласен с этим и очень сердится на разногласия. Он сам говорит, что Союз по-прежнему пролетарское государство, но благодаря сталинской бюрократии, страной правит это дегенеративная власть...
- А та знаешь, - прервал её Рамон, - я вчера показывал свою статью Старику.
Сильвия засмеялось:
- Ого! Ты становишься политическим писателем. Я знаю, ты талантлив, - она перегнулась через стол и с нежностью погладила его по щеке.
- Но Старик не в восторге, - продолжал Рамон.
- Да он просто ревнует...
Оба весело засмеялись, допили вино, поели и договорились, что пойдут вместе в ресторан с Шусларом, их общим приятелем, который обещал их познакомить со своей невестой и назначил встречу на 20 августа. За обед расплатился Рамон и прихватив бутылочку виски, они поехали к Рамону в гостиницу.
Сильвия опьянела, выходя из кафе, поскользнулась и сломала каблук. Рамон бережно подхватил её на руки и донес смеющуюся и смущенную Сильвия до машины. На Рамона выпитое вино никак не подействовало. Он, уже садясь в машину, решил, что поедет к Троцкому именно 20 августа.
...Старик стал уставать. Он все чаще сидел за столом в кабинете и читал газеты. Книга подвигалась плохо. Казалось, что основные характеристики Сталина он уже высказал в начале и потому, оставалось только пересказывать историю воцарения Вождя "на престол", следить за фактографией или цитировать других политиков. А Старик этого не любил. Вот и сидел он до обеда в кабинете, потом вышел покормить кроликов.
Надев рабочие перчатки, вычистил клетку, положил нарезанной кем-то из охранников свежей травы.
" Как я устал, - размышлял Старик, рассматривая самого бойкого, черного с белыми пятнами кролика, - мне надоело работать, надоело сидеть в этой дыре, отделенной от Европы тысячами и тысячами километров. Как бы я хотел побывать в России, пусть нелегально, пусть инкогнито. Просто постоять на ясной росистой зорьке с ружьем где-нибудь в березовом перелеске или на берегу болотной речки, в ожидании перелета диких уток.
Меня убивает изоляция. Не с кем поговорить, почитать главы из книги, просто поболтать по-русски, не только все понимая, но и со смаком выбирая слова, выражения, образы, обороты и метафоры для собственной речи..."
Краем глаза он заметил, что на стоянку подрулила машина, и из неё вылез этот странный полу бельгиец, полу канадец Джексон.
"Странно, на улице тепло, а он в плаще", - подумал Троцкий, продолжая наблюдать за Джексоном.
Джексон прошел в дежурку, поздоровался с молодым охранником и спросил, не приехала ли уже Сильвия. Сильвии не было. Джексон вошел во двор, увидел Старика и направился к нему. Наталья услышала звук подъехавшей машины и поглядела в окно. Из дежурки вышел незнакомый мужчина и только когда он снял шляпу перед Троцким, определила, что это Джексон. У неё отлегло от сердца, и она пошла в спальню, дописывать письмо Розмерам. В письме Наталья пригашала их приехать на следующей неделе в гости.
