Сартр – что вряд ли должно удивлять – так никогда и не смог (а, возможно, и не хотел) оставить войну за спиной. Возможно, даже с большей интенсивностью, чем любой интеллектуал своего времени, он боролся, и очень систематически, с огромным числом военных и поствоенных явлений в те месяцы и годы, что потекли с момента освобождения Франции и поражения Германии. Самое знаменитое эссе того времени пыталось ответить на вопрос «Кто такой коллаборационист?» Вызванный этим текстом резонанс, вероятно, связан с насущной необходимостью во французском обществе различить между «истинными коллаборационистами» и миллионами граждан, которые в тот момент, когда немцы оккупировали их страну, не выступали ни за, ни против них (если вообще тут можно провести какую-то черту). Не вызывает удивления, что Сартр отвечает на этот вопрос, указывая на самообман. Коллаборационист, говорит он, это человек, который тешится отношениями самообмана внутри себя. Важно заметить, однако, что в отсутствие позиции наблюдателя, наделенного абсолютным и трансцендентальным авторитетом, ответ Сартра – поскольку он артикулирован на различных уровнях – остается смутным и «жидковатым». Сартр суммирует свои интуиции относительно природы коллаборациониста следующим образом:

Вопреки тому, как это обсуждалось во второй главе «Бытия и ничто», распад теперь видится как причина или скорее последствие самообмана. Кроме тех смутных характеристик, о которых пишет Сартр – которые могут быть частью любого негативного описания («попустительство насилию и лукавству», «ненависть к человеку»), – интересно, что он ассоциирует с коллаборационистом «отказ от универсального критерия». Это означает, что коллаборационист не принимает никаких этических правил, которые распространяются дальше его индивидуальной ситуации. Под «реализмом» и «мечтой о железной руке» Сартр понмает то, что, очевидно, служило наиболее частым самооправданием у тех партий, которые хотели поддержать немцев во время оккупации: «Если коллаборационисты и сделали из победы немцев тот вывод, что необходимо подчиниться власти рейха, то пришло это из глубинного и более раннего решения, сформировавшего основу их личности: это решение приспосабливаться к тому, что стало фактом (se plier au fait accompli), чем бы это ни было и что бы это ни значило»[80]. Сдаваясь «факту» поражения, наделив то, что произошло, статусом чего-то неизменного и неизменяемого, коллаборационист установил внутри сознания некую ширму, за которую он мог прятать свое моральное обязательство сопротивляться. Однако самой интересной чертой такого усложненного описания – особенно интересной, быть может, в силу отдаленности от нашей сегодняшней ментальности – является тот факт, что Сартр связывает самообман с непроясненностью гендера. В суммирующем описании, цитированном выше, ключевым словом является «женственность». Двумя страницами ранее мы встречаем гораздо более прямой фрагмент на эту тему:

Не только в работах Сартра, но также и в голливудских фильмах (как мы уже видели) табу, выносящее за скобки любую форму сексуальности, которая не является откровенно традиционной, может исчезнуть, когда речь идет о самообмане, увиденном с повседневной точки зрения. И, однако, может быть, только в писаниях Сартра эта конфигурация достигает достаточной плотности, чтобы выглядеть уже как одержимость. Мы понимаем поэтому, что далеко не случайно в «За закрытыми дверями» именно Инэс – лесбиянка – демонстрирует необычную силу и способность отрицать (весьма в духе сартровской экзистенциальной философии свободы) фантазии Гарсэна о героизме:

Когда различие между воображаемым и истинным становится вопросом психической проекции, отношение между сном и реальностью также обнаруживает места проницаемости. В сентябре 1948 года ежемесячный немецкий журнал «Die Wandlung» напечатал стихотворение с подзаголовком «Иногда в моих снах» («Manchmal im Traum»), написанное в последние месяцы войны Штефаном Андерсом. В чем-то это было очень точно для того времени – все укоренившиеся образы Германии и ее городов оказались сном. Реальность, с другой стороны, ощущается как унылая опустошенность:

Стихотворение выражает желание, чтобы мрачный взгляд на реальность был только сном, от которого ты просыпаешься, а заканчивается оно на следующей ноте: «И я хочу проснуться от этой реальности, о, Германия, / проснуться в тебе такой, какой я видел тебя во снах». Среди внутренних хитросплетений сознания – как доказывает самообман и мышление о самообмане – никакой последней правды – никакого очищения от страха и кошмара просто не может быть. После того как их мать исчезла из семьи, персонаж, которого играет Джеймс Дин в фильме «К востоку от рая», долго верил, что именно он, а не его брат был «плохим парнем». После многих лет напряженности и взаимного недоверия отец – на смертном одре – примиряется с сыном и открывает ему истину темного прошлого их семьи. Но что значит – получить благословение от отца, который всю жизнь был узколобым религиозным фанатиком?