— Я же сказал, подожди… — голос хриплый, расслабленный.

— Мне так хотелось…

— Понял уже. — он не спешил вставать, и я ждал, что он теперь предпримет.

Штаны хотелось поправить уже давно, и я не осознанно потянулся к себе, чтобы ослабить напряжение, и заодно этим жестом попытался намекнуть ему. Я же тоже хочу. Хотя его месть за тот раз, когда я убежал, была бы сейчас жесткой, но справедливой ответочкой.

— Садись ко мне. — он, как и в прошлый раз, похлопал себя по ногам. Родительский, милый и добрый жест для взрослого возбужденного мужика. Для меня.

Он выпрямился в кресле и помог мне сесть в этот раз спиной к нему, прижал к себе. Вместе мы упали на спинку кресла, и он гладил меня руками. Ноги разошлись сами собой, я неистово хотел кончить.

— Пожалуйста, только не надо меня мучить.

— Не буду. — он поцеловал в шею, нежно, мягко.

Я догадывался, что он будет делать, но даже это ждал с нетерпением. Рука нырнула в трусы, горячая и настойчивая, наконец, вытащила член наружу, размазывая смазку по всей длине. Может быть, потому что я уже орал однажды у него на коленях, а может быть потому что перевозбудился, но я опять стонал и вовсе не от удовольствия, скорее от чего-то — чего сам не до конца понимал. И хвала небесам, он и правда не стал меня мучить, надрачивал крепко, быстро, поджимая головку в самых чувствительных местах. Зацеловывал мою шею. Другой рукой держал, прижимал к себе. Через секунду меня схватило этим резким, удушающим оргазмом. Да так, что я неосознанно толкался ему в руку.

Он меня не отпускал, даже когда я «потёк». Мы так и сидели минуту, две, три. Долго. Мне казалось это странным, но он не отпускал. Наверное, это ещё одна из его любимых вещей, вот так зависать после секса. Я расслабился и позволил ему меня держать.

— А теперь, когда ты способен меня слушать и слышать, Саш, хочу до тебя донести… — он говорил спокойно, но это начало мне уже не нравилось, — Ненавижу твои истерики, и ты уже должен был это понять… Все эти психи и прочее говно — меня выводит. Если тебе что-то не нравится — подойди и скажи, если тебя что-то беспокоит — задай вопрос, если ты что-то от меня ждёшь — попроси. Понимаешь меня?

Мы так и сидели, в обнимку, полуголыми, с засохшей спермой на теле. Но тот факт, что он меня крепко обнимал и уложил на себя, так хитро успокаивал, что я, понимая всю абсурдность его предьявы, хотел даже согласиться с ним. Просто чтобы мы и дальше так сидели.

— А как быть с твоими психами?

— Со своими психами я сам разберусь. Главное — ты держи себя в руках, пожалуйста.

— Ладно.

— Повернись.

Я обернулся к нему, чуть поворачиваясь телом.

— Я не представляю, какие у «вас», у геев, правила «приличия», но я буду делать так, как считаю нужным. Если я буду считать, что кому-то о наших отношениях знать не нужно, значит так и будет. И никаких претензий, и обид.

Я смотрел на него и пытался додумать своим утекающим сознанием, к чему он клонит.

— Что ты имеешь ввиду?

— Не жди, что я буду пиздеть о нас на каждом углу.

— Ясно, я и не просил такого. Вот только ты сначала скажи, что у нас происходит?

— А сам-то, головкой своей, подумать никак?

Я сидел на его коленях голым задом, чувствовал, что он меня крепко обнимает, держит, а значит и поддерживает, и понимал, на что конкретно он намекает, но никак не мог избавиться от чувства неуверенности. Просто сказать — «Да, мы с тобой встречаемся», у меня не получалось.

Не верил я в это.

— Что молчишь опять?

— Трахаемся? Встречаемся? Дружим?

Он уронил голову вниз.

— Мда-а-а, Саш, — он усмехнулся, — Ты иногда способен выдать полную дичь. Какая дружба? Это что сейчас было? Дружба, что ли? Ты со Стасом так же дружишь?!

— Нет, Стас — другое.

— Понятно, а у нас какое? Как с Мишей твоим тупорылым? Ты меня оцениваешь очередным ебарем?

— Нет. — я возмутился и заерзал у него на коленях. И как же было неловко выяснять всё в такой позе. Когда под ягодицами чей-то член, думается как-то плохо.

— Дай угадаю, ты хочешь, чтобы я сам это сказал? Так я, блять, уже говорил! И ты это слышал, как и Стасик твой.

— Ладно, я понял.

— Давай, пока я добрый и ты адекватный, сразу выясним, что ещё тебя беспокоит.

Я знал, что сейчас будет неуместно снова заводить этот разговор, что это совсем не вовремя, и я, возможно, все испорчу. Но раз он сам спросил меня…

— Почему ты сегодня был такой неестественно добрый? И почему нельзя так же со мной?

— А, по-моему, ты сейчас немножко пиздишь, Саш. Последнее время я сделал что-то из ряда вон? Я был недостаточно «добрый»? Или тебя чем-то обидел?

— Нет, не обидел, но все равно, как-то по-другому всё это.

— Ну, прости, что я не могу общаться с тобой спокойно. Уж сам решай, хорошо это или нет, но быть спокойным с тобой я не могу. И чтобы сразу закрыть тему со Стасиком твоим, можешь к нему даже не ревновать — мне на него похуй, насрать с высокой колокольни. И скажу так — если ты считаешь его другом, то ты — слепой долбоеб.

— Он тебе что-то сказал? Предложил? — нет дыма без огня — это очевидно, иначе Слава бы про это не заикнулся.

— Какая нахуй разница сейчас?! — его маты, сказанные полушепотом, звучали как-то даже смешно. — Просто совет — шли его нахуй, не друг он тебе.

Я отвернулся. Было гадкое ощущение, что меня, мягко говоря, «обманули».

— Ты мне ножки отсидел. — Он расслабил руки, и я уже хотел встать, но он поймал меня обратно, и зачем-то зашептал на ухо. — Спасибо, это было охуенно.

Я встал и поспешил уйти в ванную, чтобы он мой стояк не разглядел. И то, как я улыбался.

========== Часть 7. ==========

Кабинет генерального был наполнен светом и табачным дымом. Дышать становилось тяжело, но директор чувствовал себя как рыба в воде и продолжал пыхтеть своими сигарами. После довольно откровенной беседы с ним, Мише оставалось только насладиться главным — лицом Саши, когда он тоже будет в курсе произошедшего. Увидеть реакцию, когда далеко не лицеприятные подробности всплывут наружу.

И Миша ненавидел его лицо так же сильно, как и любил. И где-то между этими двумя ощущениями затерялось чувство вины. И этому чувству настолько не было места, что оно существовало само по себе, без привязки к хозяину, и его почти не было заметно на фоне остальных эмоций. Миша был из тех, кто легко мог подстроиться под другого человека, поймать его «волну» и быть тем, кем нужно. «Мальчиков» у него тоже было много. С весёлыми и легкомысленными был так же весел и легкомыслен, со скромными старался быть поактивнее, но не наглел, со странными был откровенен, они такое любят, с язвами — жесток, с психами — строг, с сильными — слаб, а с такими грустными, как Саша — мягок и добр. И хоть сам он мог подстроиться под кого угодно, под него подстроиться было очень сложно.

Его истинное я постоянно плавало, от ощущения к ощущению. Но главными капитанами его мироощущения была жгучая любовь и ненависть, которую он почти не мог контролировать. Никогда не влюблялся, только привязывался, если человек этого, по его мнению, заслуживал. С остальными играл.

И Саша для него тоже был развлечением. Хороший, грустный мальчик в теле взрослого мужчины. Он сначала даже не обратил на него внимания, хотел «зайти с угла», поэтому и подсел. Целью-то был его смазливый друг Стас, очевидная шлюха. И «шлюхам» Миша отдавал предпочтение, нежели таким грустным, как Саша. Проще, быстрее, веселее, без загонов. Стас играл роль красивой подруги, пытался выделиться на его фоне. Но красивее он был только на первый взгляд.

Но в тот вечер что-то повернулось не так, как он хотел. А может быть, это проклятое Сашино лицо его проняло. Даже не та успокаивающая атмосфера, которая его окружала, сначала лицо. И хоть было бы удобнее выбрать его друга, который бы повелся на машину и деньги, такой вариант, как Саша, тоже был по-своему хорош. Иногда Мише хотелось быть добрым, приласкать, обнять, сказать пару добрых лживых слов.