Он, когда вспоминал о нём, то всё внутри переворачивалось. И смесь возбуждения, ненависти и страсти сразу превращали его образ в какую-то агонию. Он даже сам не до конца понимал, что же в нём было «такого», что он никак не мог позабыть, отпустить. Он мысленно возвращался к тем воспоминаниям, которые больше всех отпечатались у него в памяти.

—

Саша был очень спокойный в тот день. Они С Мишей поужинали в ресторане и, как это было не банально, обсуждали музыку. Совсем разошлись во вкусах, но продолжали упорно искать хоть что-то, что нравилось обоим. Тщетно. Миша только помнил это ощущение, эту атмосферу. Было спокойно, не скучно, а спокойно. Рядом с Сашей он чудесным образом ощущал, что ему хорошо. И это не из-за его банальности или простоты, это на уровне ощущений, на уровне неосознанного.

Саша тогда долго смаковал вино и смотрел в окно. У него была красивая форма губ, выразительная, мягкая, полная. И не строгая, и не слишком «женская». И, казалось, что эти губы живут своей жизнью. Они были подвижные и довольно часто все его эмоции невольно передавались губам в каких-то легких микродвижениях. Улыбка редко на них появлялась, этим губам она была непривычна, но если и появлялась, то была ещё красивее, чем что-либо другое. Миша всегда старался её вызвать. Чтобы оживить «картинку» у себя в голове. И для этого достаточно было любого доброго слова.

В тот же вечер он впервые подумал, что Саша довольно редкий «тип» гея. Внешне он выглядел как обычный мужчина. Но при всём при этом он был красив, обладал очень специфической, почти неуловимой харизмой. Но когда узнаешь, что он гей, то всё вдруг становится на свои места. Сложное чувство. Вроде не похож на него, но и противоречий это не вызывает.

— Ты очень красивый, Саша. Я говорю это искренне. — Миша понимал, что ставит под сомнение все сказанные им до этого комплименты, но все равно хотел, чтоб он знал. Он же не дурак, и, скорее всего, догадывался, что Миша любит играть словами. Но в этот раз он хотел, чтобы Саша знал наверняка.

— Я должен сказать спасибо? — он улыбнулся, в очередной раз совершив сразу так много движений губами, маленьких, неуловимых сексуальных движений.

— Нет, ты мне ничего не должен. Я просто хочу, чтоб ты знал, и меня даже пугает это чувство. Ты меня пугаешь! — Миша по привычке обратил всё в шутку.

— Я тебя умоляю, — он рассмеялся, — Настолько красив, что ты меня уже боишься?

Он говорил это так легко, без сарказма, так по-доброму, улыбаясь и поднимая брови, что Миша снова себя одернул. Он весь вечер пытался не думать о том, что, возможно, впервые за долгое время влюбляется по-настоящему. И это чувство больно давило в груди.

— Миш, скажи, как там у Славы? Всё хорошо? — он всегда грустил, когда о нём речь заходила. И этого Славу Миша давно уже ненавидел.

— Всё хорошо у него. Вчера мы с вашими адвокатами как раз встречались, обсуждали важные вопросики. Поговаривают, что твой отец «положил на меня глаз».

— Да? — он удивился.

— Возможно, именно я теперь буду работать всерьёз. Местному адвокату опыта не хватает, а я, как никто другой, полон знаний и опыта. — Миша не знал, каким ему нужно быть с Сашей сейчас. Добрым? Сильным? Уверенным?

— Вот так новости. Значит, все мы будем работать на моего отца. — когда речь шла об отце, Саша тоже не особо веселился.

Миша многое хотел сказать, он многое «видел», понимал, но не говорил. Он не знал, и впервые сомневался, каким же, каким же ему быть? Не мог же он быть просто влюблённым. Это было не в его правилах. И чем больше он отказывал себе в искренности, тем сильнее она хотела вырваться наружу.

В тот день они снова пошли в номер, для Миши это был командировочный город, но, судя по тому, как часто он задерживался, стоило уже подумать о покупке квартиры. Саша был как всегда расслаблен, отрешен, даже немного задумчив, но от того не переставал быть очень живым.

Тот секс Миша хорошо запомнил. И в основном потому, что отличился сам. Впервые позволил себе такие вещи, которые, казалось, не сделает никому никогда. Искренность и чувства, которые он не мог выразить словами, выражал в сексе похотью, под маской извращенца. В тот день он вылизал его. Всего, от кончиков пальцев до самых интимных мест, которые смог найти. На смятых простынях, пахнущих им самим, под дурацкий телевизор, почти с болью в душе, он терзался, но лихорадочно ему отсасывал. Хотел, чтобы он кричал, но Саша был не такой, он бы не стал кричать. Секс, которым он пытался с ним заняться, был до того похотливым и неискренним, что просто невозможно было рассмотреть за ним какие-то чувства. Парадокс, но он хотел их показать.

–––-

В душном, светлом, пропахшем сигарами кабинете Миша боролся с подступающим кашлем и желанием расчесать кожу на лице, так сильно он нервничал перед встречей с ним. Но и в тоже самое время вновь и вновь представлял, какое у него будет лицо, когда он обо всём узнает. И это дикое томление в ожидании изводило его пуще, чем любая зубная боль. Он ждал.

В кабинет молодой человек вошел без стука, спокойно, без спешки, закрыл за собой дверь, безэмоционально поздоровался с отцом, а с ним — равнодушно. «Не забыл же ты, как я тебя трахал? Не забыл же!» — Миша потянулся рукой к подбородку, неистово хотелось ощутить знакомую боль под ногтями.

— Читай. — Андрей Николаевич подал сыну бумаги.

Не глядя на отца, тот послушно взял документы и принялся их изучать. Когда Саша, пятясь назад, присел обратно в кресло, Миша не выдержал — почесал под подбородком, колючая щетина только усиливала зуд.

«Ну что ты теперь скажешь, Сашенька?» — Миша наслаждался тем, что его спокойное и безразличное лицо теперь хоть что-то выражало. И это выражение лица, полное боли, грусти и растерянности, он научился различать, как никто другой, ведь сам являлся не раз причиной этих чувств.

Андрей Николаевич не стал тянуть резину, сел за свой стол, потушил сигару, отпил кофе, откинулся в кресле и резюмировал.

— Похоже, он сядет, так или иначе.

Саша поднял глаза и смотрел на отца, ища в нём хоть какую-то эмоцию.

«Смотри не смотри, но ты своему Славочке уже ничем не поможешь».

Саша осторожно вернул документы на стол, молча сел в кресло, отвернулся.

Все понимали, что это совсем не такой исход, которого они ожидали. Миша радовался, ликовал, ловил кайф от всей этой ситуации. Сашины эмоции, неважно какие, радостные или грустные, но причиной которых он являлся, приносили ему какое-то животное удовлетворение.

— Итак… — Андрей Николаевич хотел подытожить, — Это, конечно, не то, на что я рассчитывал, но нужно уметь принимать последствия. Некоторые поступки имеют вот такой неприятный побочный эффект. Это жизнь, а жизнь иногда очень жестока.

Саша ничего не говорил, терпел. И этому терпению его тоже научил он — Миша. А как же хотелось, чтобы он сорвался — на крик, на эмоции, на злость, на безысходную агрессию, хоть на что-то. Но нет, сидел, глядя в одну точку.

— Ну что ж…– Андрей Николаевич подводил черту, хотя было видно, что надеется услышать от сына хоть что-то.

— А это правда? — тихо спросил он.

— Откуда нам-то знать? — усмехнулся его отец. — Сергей пробил — ничего пока непонятно, возможно, этого не было, а возможно, было. — он пожал плечами, и сложил руки на столе, — Факт остается фактом, этот Артём от него так просто не отцепится. Какая же заноза в заднице, иначе и не скажешь… Поэтому ещё важнее его придавить.

Миша надеялся ещё, что Саша удостоит его хотя бы одним взглядом, но тот вышел из кабинета с отрешенным лицом. И было слишком очевидно, что Слава ему небезразличен. И скорее всего, его отец прекрасно всё понимал. Ещё неизвестно, кто из них был хуже: Миша, который заварил эту кашу, чтобы нагадить им обоим, или Андрей Николаевич, который открыто игнорировал чувства сына и всё глубже затягивал верёвки.

Когда он вышел, отец заметно повеселел.

— Да уж! Не повезло этому Славе, ой как не повезло… — он качал головой.