И переключатель щелкнул.
Люди на многое способны, если кровь заиграет. Вот и я на адреналине забыл, что секунду назад умирал от недосыпа.
— Значит, тебе понравилось?
— Не хочу признаваться такой ревнивой суке как ты, но да, мне тогда понравилось. Губы у тебя красивые. — игриво и томно добавил, — Саша.
— Ты что, меня соблазняешь? — я улыбался.
— Конечно.
Взглядами мы говорили друг другу одно и тоже — «Хочу». И он как обычно сидел в этой вальяжной позе, расставив ноги, и размашисто покачивал ими, играя пальцами рук на подлокотниках кресла. И этот полумрак, который он тоже любит. Я знал, что темнота ему нравится: он, как зверь, в ней чувствует себя комфортнее. И когда я вспомнил эти пальцы, то чуть с ума не сошел. Он мой. Вот сейчас, со своей щетиной, с запахом, с этой полуулыбкой, с этими пальцами, с этим телом принадлежит мне. А главное, что добровольно. Хочет. Я вижу, что хочет. И не какого-нибудь Стаса, а меня. И почему я всё ещё сижу на диване?
Он наблюдал, как я подхожу к нему. Ждал. И скорее всего, я правильно понял направление его желаний. Да я и сам хотел этого. Я бы с ума сошел, если бы меня кто-то попытался остановить. А учитывая, что до этого я никак не мог ему отсосать по-человечески по разным причинам, то это очень вовремя. И я надеялся, очень надеялся, что он не собирается снова заставить меня кричать. Сегодня я бы хотел, чтобы он сам покричал, и желательно погромче. Но это же Слава, он разве что хмыкнет. Да и этого достаточно.
Слава даже не шелохнулся, когда я подошел, только голову чуть приподнял: смотреть-то неудобно на меня снизу-вверх. И хоть он каждый раз говорит, что у меня красивые губы, я думал, что они не многим лучше, чем у него. Наклонился к нему, даже немного дрожал от того возбуждения, которое на меня накатило, и снова в голове пронеслось — «Мой!». И я как будто на какой-то адреналиновой наркоте начал страстно его целовать. Знал, что ему так не нравится, не нравится спешка и беспорядочная страсть, не нравится за кем-то следовать. Ну, и к черту! Я делал так, как хотел сам. Расстегивал ему рубашку не для того, чтобы раздеть, просто хотел дотронуться до тела, до самой красивой части мужского тела — до груди. И она у него была восхитительная. Теплая, мягкая мужская грудь. С этими невесомыми волосками на ней. Обожаю их.
Я вдавливал его в кресло, гладил под рубашкой и целовал так, как мне хотелось, как я любил. А любил я целовать очень даже страстно, и такие вещи с его языком вытворял, что уже не мог сам дождаться, когда буду вытворять это в другом месте. Я кусал его губы, облизывал, сосал, пытался заполнить его всего своим языком. И как мне нравилась эта мелкая щетина под нижней губой, как я от неё балдел, никто даже представить себе не может, даже он сам никогда этого не сможет себе вообразить, насколько этот маленький участок тела меня пробирал, и я целовал там. И эти волоски были такие нежные, тонкие и легко поддавались языку. С моей щетиной такое не вытворишь, она не такая мягкая и тонкая, как у него.
Слава ничего не делал, всё мне позволял, я бы даже сказал — «разрешал». А может, просто хотел посмотреть, на что я способен. Но было поздно смотреть, я просто слетел с катушек и делал то, что подкидывало возбуждение. Слишком долго я этого ждал, слишком долго. И целовал так, как в последний раз, чтобы он, сволочь, навсегда меня запомнил.
И, все-таки, в чём-то я его понимал. Что-то в этом есть, когда тебе не отвечают «наигранными ласками», когда не отвлекают своими действиями. Когда просто наслаждаются и позволяют делать всё самому. Эгоистичное принятие наслаждения — это тоже классно. Видеть, что ему хорошо и он не собирается отвлекаться ни на что другое, было до боли приятно. Видимо, мы сегодня играли именно в такую игру. Он ничего не говорил, ничего не делал, ничего не ждал. Я чуть было не сказал вслух — «Мой!». И когда я думал, что его так целовать может Стас, будь он на моём месте, то хотелось даже закричать во всё горло — «МОЙ!».
Когда я отстранялся, он смотрел на меня, и меня это ещё больше заводило. Смотри! Смотри! Я расстегнул рубашку до конца, сел на колени между его ног, и посмотрел на то самое заветное место, которое весь вечер сводило меня с ума. На эти брюки, этот ремень, живот. Надо будет ему сказать, чтобы он не усердствовал с тренажерами, не «сушился» и кубики пресса не испортили этот мягкий мужской живот, с охуенной белой полоской волос, спускающейся вниз.
Руки. Они мне покоя не давали ещё с прошлой ночи, и я смотрел на кисть, расслабленно брошенную на подлокотник, на набухшие на руке вены, на кончики пальцев. Взял его руку в свою. «Смотри, Слава, смотри. — говорил я себе, — Мне не жалко! И мне, в отличии от тебя, совсем не стыдно, что я хочу эти пальцы». И с этими мыслями приложил его руку к своим губам. Как будто хотел поцеловать, но не целовал. На самом деле я хотел кое-что другое. Облизал один палец, другой. Боже, как это было охуенно… Я помню, что эти пальцы делали тогда. Сразу два положил на язык, просунул глубже, жарче облизал. Он смотрел, молча, спокойно. И портить момент вопросом «Нравится?» я не хотел, потом спрошу. И пальцы погружались ко мне в рот так, как если бы это был его член. И я очень надеялся, что он тоже предвкушает, что же будет дальше.
Когда наигрался с пальцами, то опустил его руку обратно, вернулся взглядом к паху. Стоит. Давно уже, кстати. Хочет меня, смотрит на меня, позволяет всё это делать, так много и так мало одновременно. Черт, как же хорошо, что он спокойно сидит, что я могу делать всё, что захочу. И я гладил его член просто поверх брюк и это было, для такого фетишиста как я, просто высшее наслаждение. Кто-то балдеет от запаха, кто-то от вкуса, а я от мужских брюк и члена под ними. Я гладил неприлично долго, и живот тоже, и ноги. Боже, эти ноги, мужские ноги…
«Держаться нету больше сил». Мои пальцы сами расстегивали ремень, лихорадочно, быстро, шумели железной бляжкой, тянули вниз замок ширинки. Наконец-то. Славе пришлось мне помочь, когда я стаскивал с него ненужную сейчас одежду. Ему же нравится в этой жизни только одна сидячая поза — с раскинутыми ногами. И пришлось снять брюки до конца, чтобы было удобно.
Будь на моем месте Слава, то он не спешил бы. Но я не он. Я хотел спешить. Наплевать, что он любит и что он хочет, раз позволил делать всё, что Я хочу, значит так тому и быть. Мне нравился его член, налитый кровью, нравились его яйца, с мягкими волосами, и густой лобок. И всё это хотелось вылизать до умопомрачения. И я это делал. Жадно сосал, не быстро и не медленно, но так, как я этого хотел, заглатывал поглубже, если удавалось, и просто ласкал языком уздечку. Только я, чертов фетишист, мог так сильно возбудиться от минета. От знакомого солоноватого вкуса на губах, давления на язык и запаха мужика. Моего, сука, мужика! И я не то, что возбудился — перевозбудился. Я даже не задумывался, к чему всё это приведет, просто кайфовал. Облизывал головку, смаковал её губами, целовал, сжимал основание члена и насаживался.
Даже пяти минут не прошло, у него начал твердеть, наливаться и подрагивать. Значит близко, и меня понесло в какие-то далекие дали. Да так, что я чуть ли, не теряя от возбуждения сознание, пытался взять глубже, ещё сильнее сжать, засосать всё.
— Саш… Саш… Погоди… — Слава всё же решил вмешаться, хотя его никто об этом не просил. Спасибо хоть, что не пытался меня остановить, скорее предупреждал. Но предупреждать было совсем ни к чему, я же не идиот, чувствовал, что близко. И хотел этого.
— М-м-м-м… — выдохнул он и кончил в меня. И это было восхитительное ощущение, его оргазма во рту, вкус наслаждения на языке.
Он что-то прорычал, опустил руку вниз, запрокинул голову назад, а я ещё сжимал во рту пульсирующий член, рукой ловя эти спазмы на влажном животе. И мне было мало. Будь моя воля, я бы вообще не останавливался. Я бы сказал — «Трахни меня уже!». Но понятное дело он не мог прямо сейчас меня трахнуть.
Когда я всё же расслабил свою хватку и вытащил успокаивающийся член изо рта, Слава «вернулся» ко мне.
