— Что же ты скажешь дальше? — повторил Учитель в глубокой задумчивости, переплетая свои слова как цветы.

Тот отвечал, будто выбрасывая молнии:

— На земле пет лавра, достойного Тебя, а Тебе готовят бичи и гвозди! Слушай! Если небо молчит, то я протестую против такой несправедливости! Я протестую! Я обещаю Тебе вот что…

— Что?

— Поддержку!

— Ты — Мне?

— Ты удивлен? — вскрикнул тот в пурпуровых одеждах, заколебавшись, как язык пламени. — Но я уже сказал Тебе. Была минута, когда я залюбовался цельностью Твоей красоты. И я хочу спасти Тебя от самого себя. Минуту назад Ты подумал: «А если позвать пять тысяч ангелов, дабы они не выдавали Моего тела на муки?»

— Это был минутный крик немощной плоти, а не духа!

— Это все равно. Не упрекать я пришел Тебя, а обещать к Твоим услугам всю мою власть.

— Какую?

— Обещаюсь и клянусь…

— Чем? Моей истиной?

— Моим неверием в мечту Твою и моим искренним благоговением перед Твоею красотою!

— Которую ты стараешься запятнать?

— Которую я желаю сберечь как зеницу ока!

Они переговаривались, как рев сокрушающего урагана и дыхание живительной прохлады. Как плеск освежающего дождя и грохот смертоносной лавины.

— Обещаюсь и клянусь, — повторил тот, сверкая драгоценными уборами, — вот по единому знаку Твоему я пошлю не пять тысяч робких ангелов, а миллионы миллионов моих слуг, беспощадных, как самум пустыни, да отстоят они Тебя, чтобы не выдавать тела Твоего на позор и пытки. И что устоит перед копьем и мечом моих несметных сил?

— А что ты потребуешь взамен?

— Ничего. Я желаю только сберечь Тебя, как лучший цветок вселенной.

— Но против кого Я направлю копье и меч несметных сил твоих?

— Против тех, которые посягнут на Тебя!

Тот выбросил слова эти, как кипящую лаву, весь содрогаясь от беспредельного гнева. И будто ураган дохнул на тихую поверхность озера. Оно на минуту вскипело, но успокоилось вновь. Лицо Учителя оставалось светлым и безмятежным. Тот, еще содрогаясь, как тяжелое море под дыханием бури, сказал:

— Ты — прекрасный цветок, ошибкой выросший на дне безнадежной пропасти. И вот я хочу стать на страже перед Тобою с копьем и мечом моим. Да не упадет на Твою чистейшую голову ни один камень надвигающейся лавины! Пойми меня. Я тот, который никого никогда не любил. И вот я прошу у Тебя ныне: дай мне быть стражем у ног Твоих!

Учитель отвечал:

— А Я снова и снова скажу тебе: меч и копье разрубают кости и тело, но нс побеждают мысли. Мысль может быть побеждена лишь мыслью. Истинно говорю Тебе, Я — Царь мысли! И единый победитель ее!

— Но в их руках уже блестят приготовленные для Тебя гвозди.

— А в Моем сердце уже приготовлены для них любовь и прощение.

— Безумец! — воскликнул тот в муках и горе. — Вот я хорошо вижу: с веселой песней они уже плетут те бичи, которыми они будут истязать Твои неповинные плечи!

— Не ведают бо, что творят. Я в них, и они во Мне. Если бы они не ждали Меня так жадно, как Я мог бы прийти к ним?

И Он повторил ясно и с твердостью, будто переплетая благовонные цветы:

— Я в них, и они во Мне!

В бесконечной тоске тот воскликнул, словно выбросив сноп пламенных искр:

— И тот нумидиец с дрекольем и гвоздями в руках — он тоже в Тебе?

— Я сказал то, что сказал, — послышалось в ответ.

— О, Ты слишком добр для того, чтобы верно оценивать вещи!

— А ты слишком зол для того, чтобы хорошо предвидеть будущее.

— Я вижу все, что есть, и таковым, как оно есть, — воскликнул тот голосом, похожим на звон меча. — И если хочешь, можешь испытать мою дальнозоркость всем, чем хочешь! Слушай! Я прошу у Тебя испытания, как милости! — добавил он, как бы в мучительном сокрушении.

— Изволь, — проговорил Учитель. — Закрой на одно мгновение твои очи.

Две молнии потухли над изумрудным престолом, и тишина заворожила землю. Слышно было дыхание цветов:

— Тише! Сейчас даст свой последний ответ Учитель и Бог наш!

А Учитель подошел к кустарнику олеандра, усеянного бледно-розовыми цветами. И ветвь кустарника протянулась к руке Его. Он взял цветок, и тот остался в Его руке.

— Се не для Меня, а для неверующего, да будет и он верующим, — проговорил Учитель.

И, склонившись затем к песку, он что-то извлек из него в свои персты, сделав воронкообразную ямку.

Тот с закрытыми очами спросил Его:

— Ты ответишь мне как и всегда: притчей?

— О да, — ответил Учитель и добавил: — лови и испытай свою дальнозоркость!

И Он бросил к зеленому престолу то, что было в руках Его.

Две молнии вновь блеснули над озером, но минуту все было тихо по-прежнему.

Тот со вниманием разглядывал на своей ладони брошенное Учителем, вдруг будто испугавшись возможности ошибки. Но затем он заговорил могучим рычанием пробуждающегося барса:

— Вот все, что я вижу на ладони моей без ошибки, так, как оно есть. Цветок олеандра, прекрасный и девственно чистый…

— И еще что?

— И еще что-то похожее на тлен, на кусок мертвого праха, на обломок бесплодной губки, высохшей до потери последней капли жизни!

— Хорошо ли ты разглядел то, о чем говоришь?

— Я вижу то, что есть. И я угадал Твою притчу. Девственно нежный цветок олеандра — это Ты. А кусок мертвой губки — тот нумидиец, который приготовил для Тебя бичи и гвозди.

— Ты сказал все?

— Все, что есть!

— Слепорожденный! — воскликнул Учитель с горечью. — То, что ты принял за кусок мертвой губки, есть высохший корень того же олеандра. И какой же садовник, желающий взрастить цветы, вместо того, чтобы напоить дремлющий корень живой водой, станет крошить его безумным ножом?

И, повернувшись к озеру, он сказал:

— Озеро Галилейское, тебе говорю Я: напои жаждущего, дабы ему не томиться во тьме и смерти, а развернуться цветком ради осуществления правды!

И тихое озеро, дремавшее, как огромный опал, среди блеска и зноя, вдруг дрогнуло, толкнув волну. И волна тихо всползла на берег, шипя, наполнила воронкообразную ямку и мягко отпрянула вновь.

— Истинно говорю тебе, — воскликнул Учитель, обращаясь к одетому в багряницы, — завтра же здесь будут цветы, как и тот, который в руке твоей!

Из уст того вырвался стон, как камень, катящийся в пропасть:

— Всеблагий! Когда-то я требовал от Тебя поклонения. Но позволь ныне мне преклонить колена мои, лишь допусти стать сторожем у красоты Твоей, дабы ее не помяли камни уже ползущей лавины!

Но Учитель ответил властно, как и тогда, в пустыне:

— Отойди от Меня, сатана!

И тот исчез, взметнувшись с утеса темным вихрем.

И Учитель подошел к цветоносному кустарнику, чтобы в последний раз насладиться его нежным дыханием, оживлявшим мысль и кровь сердца. И кустарник сбросил к его ногам все цветы свои с шелестом, похожим на подавленное рыдание:

— Се — идущему на Голгофу!

И тогда небо и земля, цветы и озеро, все, что улавливал глаз и ощущало ухо, благодатно дрогнуло, как грудь, полная очистительных слез.

— Се жертва — Жертве!

— Любви — от любви!

И, приняв цветок, Он медленно двинулся в глубокой задумчивости. Чтобы идти в Гефсиманский сад. А затем на Голгофу и крест.

Пусть такого искушения не было. Но разве оно не могло быть?

Старый археолог потерял зрение, разбираясь над этой рукописью, найденной при раскопках города, имя которого неведомо ни одной истории. Но в конце концов он разгадал ее странное содержание. Вот эта рукопись слово в слово.

«Я и мой дорогой ученик, мой молодой друг, вышли из дома ровно в полдень. Чернолицые рабы уже выводили со двора верблюда, навьюченного моими рукописями, моими научными препаратами, и стража дожидалась меня у дверей. Когда мой ученик увидел медные шлемы стражников, его лицо вновь омрачилось. Его скорбный взор внятно оказал мне:

— Тебя уведут сейчас, о мой учитель, и я никогда более не услышу звука твоего голоса! Никогда!