Хотя «Детская литература» в СССР считалась издательством, чьи книги привязаны к возрастной категории в четко очерченных границах (верхний порог – старшие школьники), разница между «взрослой» и «детской» редакциями произведений редко была существенной: ну разве что Алексей Толстой адаптировал для «Детиздата» свои романы «Гиперболоид инженера Гарина» и «Аэлита» (см.), сократив (и ухудшив) собственные тексты. Чаще же «возрастной» принцип соблюдался здесь сугубо формально. Если к авторам порой и придирались, то «по линии» идеологии. В начале 70-х, например, от Стругацких потребовали переделок «Обитаемого острова» – по сравнению с журнальной версией (см. Стругацкие и цензура). Однако писатели сумели сохранить главное (для всех возрастов): сюжет, конфликт и проблематику. Некоторые детали были придуманы даже интересней, чем в первом варианте; недаром уже несколько поколений читателей считают «детлитовский» вариант этого произведения самым лучшим…
Всего же за годы существования БПНФ в серии вышли (не считая переизданий) более ста наименований фантастических книг. Многие из них сразу после выхода попадали в личные коллекции. Возможно, именно благодаря «рамке» библиофильство в СССР – пусть и в упрощенной форме «серийного» коллекционирования – переставало быть элитарным и становилось массовым. Книги в однотипных переплетах надолго задерживались в семейных библиотеках, а читатель с детства получал доступ к достойным образчикам жанра. Недаром уже в постсоветской России сразу несколько крупных издательств, завлекая новое поколение коллекционеров, стали формировать серии, внешне напоминающие БПНФ. Некоторые серии-новоделы (например, «Ретро библиотека приключений и научной фантастики» издательства «Престиж Бук») есть и поныне. Но к прежней «рамке» все это никакого отношения не имеет. БСФ (Библиотека современной фантастики) Серию придумали в недрах редакции фантастики издательства «Молодая гвардия» и осуществили задуманное в 1965–1973 годах (когда редакцию возглавлял Сергей Жемайтис). Книги выходили двухсоттысячным тиражом. Первоначально планировалось выпустить 15 томов, но позднее число довели до 25. Плюс к ним вышли три доптома (без нумерации, но в том же оформлении): «Город» Клиффорда Саймака, сборник рассказов Рэя Брэдбери и сборник болгарской фантастики «Третье тысячелетие», а также две книги в несерийном оформлении – сборники американской фантастики «И грянул гром!» и немецкой (ГДР) – «Параллели». Редакция поставила перед собой титаническую задачу: познакомить читателя со срезом всей мировой фантастики ХХ века, совмещая первопубликации многих зарубежных мастеров с переизданием лучших текстов отечественных авторов. Сейчас, полвека спустя, видны просчеты составителей серии. И «Большая глубина» Артура Кларка (том 6) – не самый яркий из романов фантаста (а ведь уже был написан «Конец детства»!). И вместо дебютной книги Курта Воннегута «Утопия 14» в том 12 следовало включить другой его роман, уже в «воннегутовской» манере, – «Сирены Титана». И, конечно, классику фэнтэзи (см.) не надо было оставлять за бортом серии (содержимое 21 тома, «Антологии сказочной фантастики», относится к fantasy лишь частично). Но не забудем, что редакция работала с оглядкой на Главлит и на «идеологическое» начальство. По этой причине, например, в БСФ не попал Роберт Хайнлайн, а из романа Джона Уиндема «День триффидов» (том 8) исключили фрагмент, где СССР был представлен не в лучшем свете. Наиболее «опасные» с точки зрения цензуры тексты приходилось сопровождать «амортизаторами» в виде предисловий или послесловий. Джона Уиндема, например, спасал Юлий Кагарлицкий. «Антологию скандинавской фантастики» (том 20) – куда вошла мрачная, в духе Оруэлла, антиутопия (см.) Карин Бойе «Каллокаин» – выгораживал Эрнст Генри. Одной из лучших считается «Антология англо-американской фантастики» (том 10): сюда вошли отборные рассказы Генри Каттнера, Роберта Сильверберга, Пола Андерсона, Эрика Фрэнка Рассела, Дэниэла Киза, Джеймса Ганна и других. Составитель сборника Роман Подольный защищал его ритуальными фразами о том, что-де авторы затрагивают «насущнейшие проблемы современности Англии и США: расизм, засилье политиканов…» и так далее. Белла Клюева, тогдашний редактор БСФ, вспоминала, что сильные опасения – в смысле «проходимости» – вызывал и роман Станислава Лема «Возвращение со звезд» (том 4). Один из ее друзей имел доступ к Герману Титову, и космонавта уговорили поставить свое имя под предисловием к Лему (сам текст написал критик Рафаил Нудельман). В целом книгам БСФ удалось расширить представление соотечественника о современной ему фантастике. Открыв 13 том (Пьер Буль), читатель приобщался к миру «Планеты обезьян». Двухтомная (14 и 15 тома) антология включала прозу советских фантастов во всем ее многообразии; мастодонт «ближнего прицела» Александр Казанцев соседствовал там с блестящим юмористом Ильей Варшавским. В 16 томе Роберт Шекли, которого многие знали как мастера «малых форм», удивлял повестями – в том числе саркастическим, на грани абсурда, «Билетом на планету Транай». Том 19 («Нефантасты в фантастике») знакомил с печально-ироничной прозой поэта Вадима Шефнера. Благодаря БСФ стал знаменит Владимир Савченко, автор опубликованного в 22 томе романа «Открытие себя» (об инженере, который отказался быть заурядным «винтиком»). А после выхода «Неукротимой планеты» Гарри Гаррисона (том 24) уже невозможно было скрыть деяния супергероя Язона динАльта. В последнем из нумерованных томов мы вновь встречались с авторами всех (кроме Карела Чапека) «сольных» книг. И раз уж в 7 том были включены «Трудно быть богом» (см.) и «Понедельник начинается в субботу» (см.) братьев Стругацких, они смогли под занавес опубликовать еще и фрагмент «Пикника на обочине». В ту пору никто не думал, что издательский курс резко сменится (см. Молодогвардейская фантастика) и выхода отдельного издания знаменитой повести придется дожидаться долгих восемь лет… Буриме фантастические Буриме – салонная забава XIX века: участники пишут по очереди рассказ и передают друг другу листок, открывая только последнюю строчку текста. Каждый следующий автор не знает, о чем написал предыдущий, и продолжает по-своему. Возникают сюжетные нестыковки, в итоге рождается нечто веселое и бестолковое. В отличие от любительских внежанровых буриме-игр, где результат зачитывается вслух и только, фант-буриме ХХ века в СССР, как правило, создавались профессиональными литераторами в расчете на публикацию (обычно в журнале). Цель – не развлечение игроков, а прагматические соображения издателей: привлечь внимание подписчиков громкими именами и поднять тираж. Именно поэтому один из главных принципов (авторы не знают всего предыдущего текста) не всегда соблюдается. У участников другая проблема: не поступаясь своей индивидуальностью, надо сохранить какую-то логику повествования. От «проектной» литературы, распространенной в нулевые годы XXI века, фант-буриме отличались отсутствием внятной концепции и свободой самовыражения, выходящей за рамки замысла организаторов. Каждому следующему участнику работать было труднее, чем предыдущему, а автор финальной главы должен был сильно исхитриться, чтобы как-то свести концы с концами.
В 1927 году в «Огоньке» вышел авантюрно-фантастический роман «Большие пожары», созданный 25 писателями. Замысел возник годом раньше, когда главный редактор журнала Михаил Кольцов предложил ведущим писателям СССР поучаствовать в коллективном эксперименте: создать произведение авантюрное, актуальное и идеологически выдержанное (см. Красные Пинкертоны). Читатель бы увидел, как наши литераторы работают в команде, не поступаясь эстетическими принципами. По сюжету, с помощью бабочек с нанесенным на крылья таинственным струццием устраиваются пожары в городе Златогорске. Цели диверсантов неясны, и расследование все запутывает… Поскольку авторский костяк составляли писатели, ставшие впоследствии советскими классиками (Алексей Толстой, Исаак Бабель, Леонид Леонов, Вениамин Каверин, Александр Грин и др.), редактор своей цели добился: читающая публика поначалу заинтересовалась необычным опытом. Однако литераторы, вовлеченные в действо по принципу «лебедь, рак и щука», не захотели – да и не смогли бы – стать командой. Сюжет с каждой главой становился все бредовее, рассыпался на части, и сам Михаил Кольцов в финальной главе не смог их склеить… вернутьсяАэлитой зовут героиню одноименного романа графа Алексея Толстого (1923) и немого фильма (1924), поставленного Яковом Протазановым по отдаленным мотивам Толстого (роман – чисто фантастический, а в фильме к фантастике зачем-то добавлен глупейший детектив с переодеваниями, притом в финале все, увиденное зрителями, оказывается сном главного героя). В переводе с марсианского имя означает «свет звезды, который виден в последний раз». Сюжет – ударная смесь Освальда Шпенглера с Эдгаром Берроузом, обернутая в несколько слоев «сменовеховской» лояльности к победившему большевизму. Инженер Лось и бывший красноармеец Гусев за государственный счет отправляются к Марсу: первый из героев – в надежде на то, что полет отвлечет от мучительных воспоминаний о смерти жены, второй – потому что за годы революции и Гражданской войны привык с кем-то сражаться и надеется найти (или устроить) на Марсе очередную заваруху. Как и ожидалось, Марс (Тума) обитаем: там живут потомки жителей Атлантиды, успевших вовремя сбежать с тонущего континента. Пепельноволосая Аэлита – дочь диктатора Марса Тускуба. Лось влюбляется в красавицу, а Гусев помогает местному пролетариату в борьбе с диктатурой. Собственно, ни Тускубу, ни Гусеву марсиан не жаль, и оба занимаются примерно одним и тем же: добивают старый Марс. Но практичный Гусев действует бодро и с огоньком – в отличие от эстета Тускуба, который хотел посмаковать процесс, сделав его медленным и печальным («Мы не спасем цивилизации, мы даже не отсрочим ее гибели, но мы дадим… миру умереть спокойно и торжественно»). Восстание захлебывается, земляне улетают восвояси, и до сих пор неизвестно, что хуже: плановый закат Марса «по-тускубьи» или построение Трудкоммуны имени тов. Гора в лабиринте царицы Магр. После выхода «Аэлиты» современники Толстого (например, Корней Чуковский или Юрий Тынянов) упрекали роман в недостатке художественности («Марс скучен, как Марсово поле» – цитирую Тынянова). Сегодняшний читатель найдет в «научных» описаниях ракеты и полета очевидные нелепости, а рассказы Аэлиты о прошлом своего народа хочется побыстрее пролистать. Но в целом произведение написано лихо и динамично, с пониманием законов жанра. В нашей стране оно переиздавалось более полусотни раз (обычно в адаптированном для детей варианте и в компании с еще одним фантастическим романом того же Толстого, «Гиперболоид инженера Гарина»). Позднее отечественные фантасты не раз сочиняли сиквелы или вольные ремейки «Аэлиты», по преимуществу графоманские. Среди них – «Марс пробуждается» (1961) Константина Волкова, «Звезды последний луч» (1987) Анатолия Андреева, «Магацитлы» (2003) Василия Головачева и др. Однако даже в новейшие времена никто не рискнул по-настоящему модернизировать сюжет, превратив роман в «космическую оперу»… Но вернемся к экзотическому заголовку книги. В СССР именем «Аэлита», придуманным Толстым, называли кинотеатры, кафе, сорт свеклы, электрогитары, а некоторые родители – еще и новорожденных дочерей. Однако наилучший способ применения имени придумали в Свердловске, где с 1981 года проводится всероссийский фестиваль фантастики и вручается одноименная премия (см. Премии фантастические), учрежденная журналом «Уральский следопыт» (см.) и Союзом писателей РСФСР. В первый год существования премии она была вручена братьям Стругацким и Александру Казанцеву, затем ежегодное лауреатство стало «сольным». В числе награжденных в разные годы оказывались Кир Булычев, Виктор Колупаев, Сергей Снегов, Павел Амнуэль, Вадим Шефнер, Север Гансовский, Евгений Филенко и другие. Поначалу премия вручалась по преимуществу за конкретное произведение, но затем возобладала обтекаемая формулировка «За вклад в фантастику». Удивительно, что до сих пор никто не догадался вручить эту премию – с той же формулировкой – автору романа «Аэлита» (посмертно). Ведь заслужил! вернутьсяВ произведениях этого жанра фантастики (он же – дистопия, то есть Dystopia, «плохое место») авторы описывают общество, где доведены до логического предела негативные тенденции его развития – либо те тенденции, которые считает негативными сам фантаст. Наиболее известные литературные антиутопии ХХ века: «Железная пята» (The Iron Heel, 1908) Джека Лондона и «Спящий пробуждается» (The Sleeper Awakes, 1910) Герберта Уэллса, где описана победа олигархии и тирании; «Мы» (1920) Евгения Замятина и «О дивный новый мир» (Brave New World, 1932) Олдоса Хаксли, где социум жестко унифицирован (у Замятина люди не имеют даже имен, только номера). «Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека – вечно», – читаем у Джорджа Оруэлла в романе-предупреждении «1984» (1948), где людей превратили в нерассуждающие винтики государственного механизма. В 1956 году роман Оруэлла был впервые экранизирован, а еще через десять лет Франсуа Трюффо снял картину по мотивам антиутопии Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» (Fahrenheit 451) – о мире, где чтение книг считается предосудительным, а хранение – преступным. В 1984 году появилась вторая экранизация Оруэлла, годом позже – кафкианская «Бразилия» (Brazil) Терри Гиллиама – фильм, где карательную функцию выполняет Министерство информации. Из фильмов на ту же тему, снятых уже в XXI веке, назовем «Эквилибриум» (Equilibrium, 2002) Курта Виммера: вновь диктаторский режим, при котором проявление эмоций считается преступлением. И поскольку эмоции под запретом, запрещено и искусство – картины, литература, музыка. Когда в самом начале фильма Виммера из огнеметов сжигают «Джоконду», переклички с Брэдбери очевидны. Мир, оставшийся без чувств, обречен на скорое вымирание. Одна надежда – на тех немногих, кто не желает мириться с фантазмами, рожденными в головах политических безумцев… Антиутопия – материализовавшийся кошмар, и пути к нему неисповедимы. Человек Запада привыкал жить в комфортном мире устойчивых социальных институтов и умных механизмов. При малейшем сбое человек этот тут же оказывался «голым на голой земле». Символом такого кошмара еще в начале XX века стала повесть Эдуарда Моргана Форстера «Машина останавливается» (The Machine Stops, 1909), в которой автоматическая система поработила людей и люди ей подчинились ради стабильности. И если царь-машина выйдет из строя, жизнь на Земле может обрушиться в хаос. Пример подобного рода демонстрировал уже в начале 60-х известный создатель психоделических фантазий Филип Кендред Дик, у которого в романе «Молот Вулкана» (Vulcan’s Hammer, 1960) человечество, разбив верховный компьютер, сразу возвращалось едва ли не в первобытное состояние. С другой стороны, беда могла таиться не только в отказавших технологиях. Всякий серьезный сбой в работе любой из отраслей социальной сферы (полиции, адвокатуры, страховой медицины и пр.) приводил к практически аналогичным роковым последствиям – вспомним хотя бы «Стальной прыжок» (Stälspranget, 1968) шведского писателя Пера Вале. Иногда мир быстро приходит в упадок из-за природных катаклизмов, пандемий или ядерной катастрофы (см. Постапокалиптика литературная, Фильмы-катастрофы), но нередко писатели обходятся без мировых войн и сверхъестественных причин, вроде превращения людей в зомби. «Механизм» развития событий ярче всего описан в нефантастическом романе «Повелитель мух» (Lord of the Flies, 1954) Уильяма Голдинга: дети, оставшись без наставников и благ цивилизации, исторгают умников и превращаются в дикую стаю… «Восемь миллионов жителей тут же принялись затаптывать друг друга насмерть на мостах и в туннелях. Выжившие рассеялись за городом – словно саранча, словно полчища чумных крыс. Они заражали воду. Распространяли брюшной тиф, дифтерит, венерические болезни. Кусали, рвали, убивали, грабили, насиловали. Питались дохлыми собаками и трупами детей… То же самое происходило в Чикаго, Детройте, Вашингтоне, Лондоне, Париже, Бомбее, Шанхае, Токио, Москве, Киеве и Сталинграде – в каждой столице, в каждом промышленном центре, на каждом железнодорожном узле, во всем мире. Цивилизация была разрушена без единого выстрела. Не могу понять: почему военные считают, что без бомб не обойтись?» Эта цитата из позднего романа уже названного Олдоса Хаксли «Обезьяна и сущность» (Ape and Essence, 1948) демонстрирует еще один вариант катастрофы, к которому в последние десятилетия все чаще обращаются отечественные фантасты. Социальная напряженность, экономическая нестабильность, какая-нибудь изнуряющая региональная «спецоперация», буйство стихий, паника – все это, по мнению наших авторов, годится в качестве первотолчка для «бунта бессмысленного и беспощадного», царства хаоса и следующей за ним тоталитарной диктатуры. В антиутопиях, впрочем, далеко не всегда описывается разрушение материальной среды, но всегда – тотальное разрушение моральных основ цивилизации. Обратим внимание: для нашего общества феномен «остановившейся машины» не был вообще никаким феноменом. Авария любого уровня (кроме, пожалуй, чернобыльской) с какого-то времени стала у нас восприниматься общественным сознанием как явление почти заурядное, совсем не апокалиптическое и даже малоинтересное. В 1989 году Александр Кабаков опубликовал в перестроечном «Искусстве кино» прогремевшую на всю страну повесть «Невозвращенец» – о мрачном грядущем, ожидающем СССР. Не техногенные катастрофы, по Кабакову, станут причиной бед: советскую державу подточит экономический коллапс, а обрушит военная диктатура. Генерал Панаев, взяв власть, не сможет ее удержать, и из щелей полезет всякая мразь: вооруженные бандиты с убеждениями, отвязавшиеся борцы за равенство и просто громилы. Право силы победит силу права, начнется дробление империи, процесс станет неуправляемым. Рядовые обыватели будут запасаться питьевой водой и оружием, учиться переходить улицы бегом и палить во все непонятное – на всякий случай… Как видим, здесь впервые очерчен абрис «антиутопии по-русски». При этом дискомфортный мир у нас воспринимается как данность: его нельзя изменить и надо лишь приспособиться наилучшим образом. Масштабы описанных бедствий в различных произведениях – в зависимости от конкретных авторских задач – могут варьироваться. В тех случаях, когда «вялотекущая катастрофа» незаметно смыкается с повседневной реальностью, а настоящее плавно переходит в будущее, само понятие «антиутопия» отступает. Как замечал Юрий Трифонов, «когда течешь в лаве, не замечаешь жара». |
