Алиса Селезнева Главная героиня цикла «Алиса» (1965–2003) советского и российского фантаста Кира Булычева (настоящее имя – Игорь Можейко, см. Псевдонимы фантастов в СССР и России). Первая повесть цикла, «Девочка, с которой ничего не случится», была невелика по размеру – семь компактных новелл, – однако юной героине их хватило для того, чтобы озадачить работников марсианского посольства, подружиться с бронтозавром, спасти от смерти японского профессора, встретить потерянную инопланетную делегацию, прокатиться на машине времени (см.), найти на Марсе памятники древней цивилизации и опытным путем доказать, что зверюшка шуша – вполне разумное существо. Алиса, энергичная, любознательная, по-хорошему пронырливая и бесстрашная, была обычной девочкой из светлого будущего. Но в той же мере она была и необычной. Иногда Алиса искала приключений на свою голову, однако чаще приключения ее сами находили.
Вторая вещь будущего цикла, «Остров ржавого лейтенанта» (1968), тоже распадалась на блоки с участием главной героини: один сюжет – миелофон (аппарат для чтения мыслей), другой – съемка фильма с участием роботов-статистов, третий – контакт с разумными дельфинами и четвертый – конфликт со старыми роботами, чья программа не предусматривала уважения к человеческой жизни (см. Роботехника). В более поздних изданиях ржавый лейтенант вырос в чине, а повесть ушла в тень: по популярности ее обогнали третье, четвертое и пятое произведения цикла – «Путешествие Алисы» (1974), «День рождения Алисы» (1974) и «Сто лет тому вперед» (1978). Повесть «Путешествие Алисы» стала еще одной россыпью новелл в жанре «роуд-муви»; все они были связаны общей историей – космическим полетом и раскрытием тайны Трех Капитанов. В финале определялись и главные антагонисты положительных персонажей – космические пираты Крыс и Весельчак У. В следующих повестях про Алису фантаст уже не был так щедр на сюжеты и использовал готовые наработки: «День рождения Алисы» – космический полет плюс путешествие во времени, «Сто лет тому вперед» – путешествие во времени плюс космические пираты плюс миелофон. И так далее. Упомянутые выше повести (кроме той, которая про робота) составили две самые известные «детлитовские» книги Булычева – «Девочка с Земли» (1974) и «Сто лет тому вперед» (1978) с рисунками Евгения Мигунова (см. Иллюстрации к фантастике в СССР). «Это были веселые и безответственные нахальные космические и земные приключения… – рассказывал мне впоследствии Евгений Тихонович. – Юмор, возникающий из столкновения бытовых и моральных стереотипов настоящего и будущего, столкновения разных эпох, позволял так легко и бездумно фантазировать художнику, что я растерялся от свободы выбора и не смог в максимальной мере воспользоваться предоставленной мне возможностью». Художник скромничал: его иллюстрации к «Алисе» ныне считаются эталонными. Когда Роман Качанов снимал по Булычеву мультфильм «Тайна Третьей планеты» (1981), он попросил у художника разрешение воспользоваться его типажами. В дальнейшем фантаст написал об Алисе Селезневой еще свыше полусотни повестей и рассказов, в которых по-прежнему юную героиню, оптимистичную и находчивую, подстерегали приключения: на иных планетах, в иных эпохах, в мире сказок и даже в городе Великий Гусляр из другого булычевского цикла (см. Великий Гусляр). Но все эти вещи были уже не столь удачны. «Из моих детских книг, по-моему, лучшей была как раз первая, “Девочка с Земли”, – говорил мне писатель в 1989 году. – Я потом от ума пытался что-то изобретать, находить какие-то новые пути, но…» Впрочем, благодаря мини-сериалу «Гостья из будущего» (1985) самой известной историей, связанной с Алисой Селезневой, для многих соотечественников до сих пор остается ее путешествие в 80-е годы ХХ века, а песня из сериала популярна и сегодня. Одно непонятно: почему в припеве песни о светлом будущем, из которого явилась Алиса, слово «жестоко» каждый раз повторяется трижды? Предчувствие? Альтернативная история Особое направление в фантастике. Произведения, созданные в этом ключе, описывают варианты исторической реальности, отличные от существующих в деталях (еврейское государство создано не в Палестине, а на Аляске – как в романе Майкла Шейбона «Союз еврейских полисменов») или кардинально (ящеры на Земле не вымерли, а эволюционировали в разумную расу – как в цикле Гарри Гаррисона «Эдем»; см. Супербратья Марио). Весь исторический путь выглядит дорогой со множеством развилок: авторы задним числом могут вернуться к любой из них, в далеком или недавнем прошлом, после чего всех нас ждут неизбежные метаморфозы. В зависимости от конкретных авторских задач иногда эти метаморфозы – самоцель, а иногда – фон для развития сюжета (порой и нефантастического). Смысл альтернативной истории (АИ) – в контрасте между реальным и вероятным. Фокус в том, что читатель – как любой сторонний наблюдатель – знает, как все произошло в действительности, а герои произведений воспринимают все, что их окружает, как данность. И еще один нюанс: альтернативно-исторический подход настигает даже тех из фантастов, которые к этому направлению непричастны. К примеру, Джордж Оруэлл, написавший в 1948 году антиутопию «1984» о воцарении тоталитарного Большого Брата (см. Антиутопия), не задумывался о том, что после наступления календарного 1984 года его роман автоматически перейдет в иную категорию и из предупреждения о неприятном будущем превратится в несбывшийся вариант прошлого… Но вернемся к главной теме. Фундаментальных преобразований прошлого, как в упомянутой саге Гаррисона, в фантастике сравнительно немного. Обычно авторы АИ моделируют «точечные» изменения истории или их механизм: сочетание объективных факторов с субъективными и роль случайностей. По принципу: «Не было гвоздя – подкова пропала, подкова пропала – лошадь захромала…» – и так вплоть до поражения в битве. Иногда фантасты забираются глубоко в историю (период зарождения христианства, год открытия Америки и пр.), но чаще их увлекают развилки истории XVIII–XX веков, которая «населена» известными нам деятелями политики и культуры и богата переломными моментами (см. Потерянные страницы). Что было бы, если бы Пугачев разгромил войска Екатерины и захватил царский трон («Пугачев-победитель» Михаила Первухина)? Если бы американцы проиграли войну за независимость («Да здравствует трансатлантический туннель, ура!» Гарри Гаррисона)? Если бы в Гражданской войне победили южане («Дарю вам праздник» Уорда Мура)? Если бы Наполеон выиграл битву при Ватерлоо («Обратная сторона времени» Кейта Лаумера, «Бесцеремонный Роман» Вениамина Гиршгорна, Иосифа Келлера, Бориса Липатова – см. Попаданцы)? А что было бы с планетой, если бы победил Гитлер? В 2008 году автор газеты «Die Welt» подсчитал, что «победа рейха в войне – исходная посылка едва ли не двух третей всей альтернативно-исторической фантастики». В списке романов на эту тему – «Две судьбы» Сирила Корнблата и «Все, способные держать оружие…» Андрея Лазарчука, «Звук охотничьего рога» Джона Уильяма Уолла и «Позапрошлый год» Брайана Олдисса, «Человек в Высоком замке» Филипа Дика и «Фатерланд» Роберта Харриса и прочие сочинения, известные и полузабытые. вернутьсяВ произведениях этого жанра фантастики (он же – дистопия, то есть Dystopia, «плохое место») авторы описывают общество, где доведены до логического предела негативные тенденции его развития – либо те тенденции, которые считает негативными сам фантаст. Наиболее известные литературные антиутопии ХХ века: «Железная пята» (The Iron Heel, 1908) Джека Лондона и «Спящий пробуждается» (The Sleeper Awakes, 1910) Герберта Уэллса, где описана победа олигархии и тирании; «Мы» (1920) Евгения Замятина и «О дивный новый мир» (Brave New World, 1932) Олдоса Хаксли, где социум жестко унифицирован (у Замятина люди не имеют даже имен, только номера). «Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека – вечно», – читаем у Джорджа Оруэлла в романе-предупреждении «1984» (1948), где людей превратили в нерассуждающие винтики государственного механизма. В 1956 году роман Оруэлла был впервые экранизирован, а еще через десять лет Франсуа Трюффо снял картину по мотивам антиутопии Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» (Fahrenheit 451) – о мире, где чтение книг считается предосудительным, а хранение – преступным. В 1984 году появилась вторая экранизация Оруэлла, годом позже – кафкианская «Бразилия» (Brazil) Терри Гиллиама – фильм, где карательную функцию выполняет Министерство информации. Из фильмов на ту же тему, снятых уже в XXI веке, назовем «Эквилибриум» (Equilibrium, 2002) Курта Виммера: вновь диктаторский режим, при котором проявление эмоций считается преступлением. И поскольку эмоции под запретом, запрещено и искусство – картины, литература, музыка. Когда в самом начале фильма Виммера из огнеметов сжигают «Джоконду», переклички с Брэдбери очевидны. Мир, оставшийся без чувств, обречен на скорое вымирание. Одна надежда – на тех немногих, кто не желает мириться с фантазмами, рожденными в головах политических безумцев… Антиутопия – материализовавшийся кошмар, и пути к нему неисповедимы. Человек Запада привыкал жить в комфортном мире устойчивых социальных институтов и умных механизмов. При малейшем сбое человек этот тут же оказывался «голым на голой земле». Символом такого кошмара еще в начале XX века стала повесть Эдуарда Моргана Форстера «Машина останавливается» (The Machine Stops, 1909), в которой автоматическая система поработила людей и люди ей подчинились ради стабильности. И если царь-машина выйдет из строя, жизнь на Земле может обрушиться в хаос. Пример подобного рода демонстрировал уже в начале 60-х известный создатель психоделических фантазий Филип Кендред Дик, у которого в романе «Молот Вулкана» (Vulcan’s Hammer, 1960) человечество, разбив верховный компьютер, сразу возвращалось едва ли не в первобытное состояние. С другой стороны, беда могла таиться не только в отказавших технологиях. Всякий серьезный сбой в работе любой из отраслей социальной сферы (полиции, адвокатуры, страховой медицины и пр.) приводил к практически аналогичным роковым последствиям – вспомним хотя бы «Стальной прыжок» (Stälspranget, 1968) шведского писателя Пера Вале. Иногда мир быстро приходит в упадок из-за природных катаклизмов, пандемий или ядерной катастрофы (см. Постапокалиптика литературная, Фильмы-катастрофы), но нередко писатели обходятся без мировых войн и сверхъестественных причин, вроде превращения людей в зомби. «Механизм» развития событий ярче всего описан в нефантастическом романе «Повелитель мух» (Lord of the Flies, 1954) Уильяма Голдинга: дети, оставшись без наставников и благ цивилизации, исторгают умников и превращаются в дикую стаю… «Восемь миллионов жителей тут же принялись затаптывать друг друга насмерть на мостах и в туннелях. Выжившие рассеялись за городом – словно саранча, словно полчища чумных крыс. Они заражали воду. Распространяли брюшной тиф, дифтерит, венерические болезни. Кусали, рвали, убивали, грабили, насиловали. Питались дохлыми собаками и трупами детей… То же самое происходило в Чикаго, Детройте, Вашингтоне, Лондоне, Париже, Бомбее, Шанхае, Токио, Москве, Киеве и Сталинграде – в каждой столице, в каждом промышленном центре, на каждом железнодорожном узле, во всем мире. Цивилизация была разрушена без единого выстрела. Не могу понять: почему военные считают, что без бомб не обойтись?» Эта цитата из позднего романа уже названного Олдоса Хаксли «Обезьяна и сущность» (Ape and Essence, 1948) демонстрирует еще один вариант катастрофы, к которому в последние десятилетия все чаще обращаются отечественные фантасты. Социальная напряженность, экономическая нестабильность, какая-нибудь изнуряющая региональная «спецоперация», буйство стихий, паника – все это, по мнению наших авторов, годится в качестве первотолчка для «бунта бессмысленного и беспощадного», царства хаоса и следующей за ним тоталитарной диктатуры. В антиутопиях, впрочем, далеко не всегда описывается разрушение материальной среды, но всегда – тотальное разрушение моральных основ цивилизации. Обратим внимание: для нашего общества феномен «остановившейся машины» не был вообще никаким феноменом. Авария любого уровня (кроме, пожалуй, чернобыльской) с какого-то времени стала у нас восприниматься общественным сознанием как явление почти заурядное, совсем не апокалиптическое и даже малоинтересное. В 1989 году Александр Кабаков опубликовал в перестроечном «Искусстве кино» прогремевшую на всю страну повесть «Невозвращенец» – о мрачном грядущем, ожидающем СССР. Не техногенные катастрофы, по Кабакову, станут причиной бед: советскую державу подточит экономический коллапс, а обрушит военная диктатура. Генерал Панаев, взяв власть, не сможет ее удержать, и из щелей полезет всякая мразь: вооруженные бандиты с убеждениями, отвязавшиеся борцы за равенство и просто громилы. Право силы победит силу права, начнется дробление империи, процесс станет неуправляемым. Рядовые обыватели будут запасаться питьевой водой и оружием, учиться переходить улицы бегом и палить во все непонятное – на всякий случай… Как видим, здесь впервые очерчен абрис «антиутопии по-русски». При этом дискомфортный мир у нас воспринимается как данность: его нельзя изменить и надо лишь приспособиться наилучшим образом. Масштабы описанных бедствий в различных произведениях – в зависимости от конкретных авторских задач – могут варьироваться. В тех случаях, когда «вялотекущая катастрофа» незаметно смыкается с повседневной реальностью, а настоящее плавно переходит в будущее, само понятие «антиутопия» отступает. Как замечал Юрий Трифонов, «когда течешь в лаве, не замечаешь жара». |
